И именно от такой передачи Лукомский стал уговаривать Алексеева – снова подняться и идти обламывать: в этой оговорке Государя не было ли уже начала сдачи?
И в своём дурном состоянии Алексеев снова побрёл убеждать царя: упущенное время бывает невознаградимо и от таких минут может зависеть жизнь государства. Правильно было посылать войска, но и правильно уступить с правительством. Гораздо лучше бы – обойтись безо всякого кровопролития и насилия, а скорей обернуть все силы страны к делам войны.
Всё снова зря. Хотя довод избежать кровопролития всегда отзывен был у Государя – а сейчас он не слышал о министерстве, как заколодел. И стал у него голос глухой, без тембра, без окраски, и щёки впалые. Да таким ссунутым он и вернулся из Царского Села на днях.
Ладно, в конце концов не больше же всех Алексееву нужно было решать государственные вопросы за всю их династию.
Пошёл лёг.
Но тем временем Государь принял внезапное, а в нынешних условиях ошеломительное решение: немедленно, сегодня же ночью, выезжать в Царское!
Ведь вот же и брат разумно просил его не ехать! – зачем же ехать при таком опасном положении? Алексеев надеялся ещё завтра отговорить Государя – а он ехал уже сегодня? Это не вмещалось ни в какую нормальную голову! Как же мог в такую смутную минуту глава государства и Верховный Главнокомандующий покинуть центр командования и центральный узел всех воинских телеграфов, покинуть верный ему 7-миллионный фронт от Балтийского до Чёрного моря, и с этой превосходной устойчивой позиции, откуда направлялись действия армий, – поехать без реальной охраны по незащищённым путям в самую близость бушующей, взбунтованной столицы?
А ещё и того опасался Алексеев, что когда Государь соединится с супругой – его уж не уговоришь ни к малой уступке, только здесь и пробовать.
Свинцовыми сапогами опять потащился начальник штаба.
И опять безполезно.
Такой у Государя твёрдости, такой ослеплённости и оглушённости не помнил Алексеев за полтора года.
Ладно, закусил удила – пусть и едет.
Только непонятно было, как же они будут связаны с утра, когда поезд будет в движении?
Ещё послал двум фронтам распоряжение охранять примыкающие к маршруту железные дороги от безпорядков.
Тут Северный фронт доложил, что полки в Петроград назначены и через сутки будут там.
Ну, как будто всё предусмотрено и всё налаживалось. Теперь-то, в час ночи, мог наконец Алексеев дотянуться до постели?
Дежурный подполковник доложил ему о таком разговоре с Главным штабом из Петрограда: что по всему городу стрельба, доставка телеграмм невозможна, все телеграммы с двух часов дня лежат на телеграфе, и там опасаются, что вот-вот прервётся телефон.
Но тут принесли ещё более странную телеграмму, не от кого-нибудь, а от самих петроградских телефонных чиновников: что они окружены со всех сторон мятежниками, стреляют пулемёты. Не могли переслать даже высочайшей депеши председателю Совета министров, ни единой вообще, и есть опасность не успеть уничтожить все прежние, не попали бы в руки мятежников. Просят больше никаких депеш в Петроград не посылать!
А царь уже уехал на вокзал, в свой поезд.
Ну, упёрся, так пусть едет.
Что ж поделать: распорядился Алексеев никаких телеграмм в Петроград не передавать, лишь поддерживать техническую исправность линий.
Ещё подали запоздавшую телеграмму Хабалова, пять часов в пути вместо часа: что большинство частей изменили своему долгу, что к вечеру мятежники овладели большей частью столицы, верными присяге остаются лишь небольшие осколки разных полков, стянутые у Зимнего.
Эту телеграмму Алексеев ещё послал царю вослед, в поезд. Пусть почитает.
Хабаловский отряд в Зимнем дворце. – Отказ в приюте. – Переговоры с Царским Селом. – Звонок Беляева Родзянке. – Приехал брат царя!Зимний дворец был нежилой – и жилой (часть залов под лазаретом и прислуги же сколько). После холодноватого, темноватого Адмиралтейства эти тёплые, ярко освещаемые вестибюли с зеркалами и цветами, мраморные лестницы под коврами, первые же комнаты с мягкой красивой мебелью, дорогими занавесями, – одно преддверие нескончаемых богатых анфилад было воистину царским местом. И жаль было эту красоту и лепость разрушать обороной.
Но и старшие, знавшие о богатстве дворцовых кладовых, и рядовые, могущие догадаться, что такая роскошь не живёт без изобилия припасов, – все предчувствовали, что сейчас по крайней мере наедятся за день.
Конечно, не диваны были здесь для людей, но сами тёплые наблещенные паркетные полы уже манили сесть и лечь. Люди размещались. Поставив во дворах коней и орудия, через внутренние двери втягивались кавалеристы и артиллеристы. Офицеры сами, или посоветовавшись со старыми доброжелательными дворцовыми лакеями, искали и указывали своим, где лечь. Ставили наряды у многочисленных дверей, а с пулемётами поднимались на второй этаж, проходили сказочные пустынные залы – с пустующим троном; изукрашенные гербами; в колоннаде белого мрамора и с Георгием Победоносцем; малахитовый; широченные коридоры, изувешанные портретами сотен генералов наполеоновской войны, – и занимали позиции у окон по нескончаемо длинным стенам на площадь и на набережную.
Ночь должна была пройти как-нибудь и так благополучно, без стрельбы, а утром просить смотрителя распечатать окна, глухо закрытые на зиму, чтобы стёкол лишних не бить.
Странно переместилось: постоянный житель этого дворца, чьё величие должна была хранить и возвышать эта роскошь, – давно пренебрег этим местом, покинул втуне, не жил здесь, но когда подошла решающая минута, то последние верные пришли именно сюда.
Всем, кто переступил порог этого дворца, хотя бы дверей задних и боковых, – сообщалась особенность места.
Штаб генерала Хабалова разместился на первом этаже в больших комнатах с коврами, картинами, мягкими диванами и креслами. Даже ещё не расположились, ещё не имели времени обдумать новый план действий и обороны – как с опозданием спустился к ним поднятый ото сна управляющий дворцом генерал-лейтенант Комаров и решительно протестовал против их самовольного военного вторжения по праву силы и категорически заявил, что он не может допустить пребывания их здесь без разрешения министра Двора, графа Фредерикса, находящегося, как известно, в Могилёве.
Если из командующих генералов кто и был поражён, то только не Хабалов (да и не Тяжельников). Весь минувший день Хабалов не командовал, а стыл, в ожидании того, что произойдёт само. А происходить могло только всё худшее и к худшему, он уже понял и теперь ничему не удивлялся – и покорно принял, что в Адмиралтействе они нежеланные гости, и вот – нежеланные гости в Зимнем. Он уже много часов ощущал отряд как тяжесть на себе, и не радовался никаким подкреплениям, потому что тяжесть только увеличивалась, – впрочем, не увеличивалась, а со всеми подкреплениями всё такая же и оставалась, полторы-две тысячи человек, остальные незаметно подтаивали. И всё такой же малый запас патронов. И никакого фуража. И никакой еды. И с этой полудюжиной рот он готов был брести куда-нибудь и дальше.
И Беляев как-то не чувствовал себя министром, особенно против дворцовых царских порядков. Да он – потерян был, он сам еле ушёл из-под стрельбы, и ему тоже некуда возвращаться: в довмин уже наверное нагрянули с арестом. (А собственно: что он плохого успел сделать за своё короткое министерское правление? Почему Государственная Дума так несправедливо плохо относится к нему?)
Но энергичный Занкевич, который и придумал весь этот символический переход и понимавший, что уже и выбора никакого не остаётся, – стал настойчиво спорить с управляющим дворца. Нужно получить разрешение? – будем его получать, а пока остаёмся здесь.
А связь была – особым (и ещё не повреждённым) проводом с Царским Селом. Не Могилёв, – так можно получить все разрешения из Царского Села.
Стали телефонировать туда.
Оттуда подошёл царскосельский помощник дворцового коменданта генерал Гротен, затем обер-гофмейстер граф Бенкендорф. Нет, связи с Могилёвом у них сейчас нет, и испросить мнение графа Фредерикса они безсильны. Тревожить докладом Ея Величество – до утра невозможно. Сами они тем более не могут решить такого вопроса.
Генерал Занкевич быстро смышлял, что – и не надо, сами тут останемся. А вот – дайте разрешение накормить отряд из дворцовых запасов.
Но к удивлению – и это малое Бенкендорф тоже был не в праве разрешить. Он уверял, что продуктов во дворце вообще мало, и надо кормить лазарет на 350 человек, и врачебный персонал лазарета, и именно в такие дни их запас должен быть длителен. И ещё же дворцовая прислуга. И звал к телефону генерала Комарова – и тот говорил ему то же самое. Но что-то, что-то, может быть, попробуют всё же выделить?..
Самому-то штабу лакеи по собственному почину уже принесли горячего чаю с хлебом.
