Впервые, с нумерацией «II» — ОЗ, 1881, № 8 (вып. в свет 20 августа), стр. 599–614.
Начато в Конце июня 1881 г. в Петербурге, окончено в конце июля, в Висбадене[365].
Сохранились черновые рукописи двух ранних редакций: неполной первоначальной (№ 191[366]) и полной последующей (№ 192).
Варианты рукописного текста
№ 191
Стр. 264, строки 15–18. Вместо: «Когда же заканчивают <…> гулять на улицу» — в рукописи:
Не сердитесь на меня, голубушка, что я в моих письмах как будто «по древу растекаюсь» — право, иначе не могу. Нельзя нынче унылого и однообразного тона держаться, нужно пример подавать. И в жизни, и в публицистике, и в письмах к родным — везде. Так именно я и поступаю. Иду, например, по улице и стараюсь иметь вид открытый, веселый и непременно легкомысленный.
Стр. 265–266, строка 28 — стр. 266, строка 2. Вместо: «Таким образом <…> римскую пословицу» — в рукописи:
Одним словом, если уже признано, что errare, ради общей пользы, необходимо упразднить, то ничего другого не остается, как «растекаться по древу», то есть внушать доверие. Или точнее: лгать. Humanum est mentire. Вот новый жизненный девиз.
Стр. 268, строки 17–32. Вместо: «Я не спорю <…> притронуться к этой правде» — в рукописи:
Мне кажется, однако ж, что это посконное лганье, которое представляется нам лишь дурною и досадною привычкой, обязано своим происхождением явлению далеко не столь простому и бессодержательному, как это кажется с первого взгляда. И именно, ежели вглядеться в это дело попристальнее, стальнее, то в основе его окажется невозможность назвать правду по имени без того, чтобы что-нибудь при этом не треснуло.
Подобные минуты в жизни обществ всегда совпадают с тем, когда, как нынче у нас, «все можно» только errare нельзя. «Все можно», но ничто из этого всего не интересует. Казалось бы, что самое подходящее в этом случае было бы пустить в ход errare, но пугает воспоминание о падении Римской империи. Затем представляется один выход: прожить как-нибудь, стараясь, по возможности, не встречаться с правдою, так как правда неизбежно должна навести нас на мысль об errare. И вот, мы сначала скрашиваем правду, смешиваем быль с небылицею, а напоследок, потихоньку да полегоньку, упраздняем ее.
Стр. 268, строка 41 — стр. 269, строка 5. Вместо: «Возможное ли дело <…> сомнения не оставляет» — в рукописи:
Возможное ли дело, скажете вы, чтобы что-нибудь угрожало им, коль скоро чуть ли не в каждом городе учреждено по губернскому правлению и по окружному суду, которые только и делают, что упрочивают основы » утверждают краеугольные камни? — Вполне с вами согласен, голубушка, что эти опасения более нежели странны; но ведь не я собственно опасаюсь, а поголовно все наши мудрецы, уж сколько лет кряду, криком кричат: основы потрясены! семейство, собственность, государство — все расшатано, поругано, обращено в прах!
Стр. 271, строки 27–42. Вместо: «В молодости за нами <…> назовут за него ренегатом?» — в рукописи:
С одной стороны, я не могу не признать, что идея общей пользы <должна? призвана?> первенствовать над всеми нашими действиями и размышлениями, но, с другой стороны, не могу позабыть и того, что в основании всей моей прошлой жизни лежали и бредни и заблуждения, и я отнюдь не чувствовал себя от этого худо. Конечно, когда-нибудь надобно же «решиться и бросить», но тут встречается такого рода опасение: а ну как за это назовут ренегатом!
Тема «Письма второго» — по определению Салтыкова — «о лгунах и лганье»[367]. Отталкиваясь от наблюдения отдельных явлений во внутренней политике правительства первых месяцев царствования Александра III, Салтыков находит для обличения этой политики формулу, гласящую: «Ложь, утверждающая, что основы потрясены, есть та капитальная ложь, которая должна прикрыть собой все последующие лжи». — Формула раскрывала подлинный смысл так называемой «народной политики» нового министра внутренних дел гp. H. П. Игнатьева (был назначен на этот пост в начале мая 1881 г.).
Эта демагогическая политика имела своим назначением, как говорил В. И. Ленин, некоторое время «подурачить «общество»[368], чтобы прикрыть отступление правительства к прямой реакции. Маня широкие слои населения радужными перспективами в сфере экономических и политических мероприятий, правительство ставило их осуществление в зависимость от участия «общественных сил» страны в «искоренении крамолы»[369] и в укреплении «основ» самодержавной власти, «потрясенных» развитием революционного движения. Игнатьев был наиболее подходящей фигурой для проведения этой политики демагогии и обмана. Она была близка самой его натуре. «Кому в России неизвестна была печальная черта его характера, — писал об Игнатьеве Е. М. Феоктистов, — а именно, необузданная, какая-то ненасытная наклонность ко лжи? Он лгал вследствие потребности своей природы, лгал, как птица поет, собака лает, лгал на каждом шагу…»[370] В Константинополе, когда Игнатьев был там русским послом, он получил от турок прозвище «отец лжи» и «mentir-pacha» («лгун-паша»). Салтыков же, как раз в дни разработки темы о «лгунах и лганье», писал Н. А. Белоголовому: «А Игнатьев совсем изолгался…»[371]
Однако обличение лжи о «расшатанных» и «неогражденных» «основах» — лжи, предпринятой в целях создания «переполоха», развязывающего руки реакции, — направлено не только против непосредственных проводников такой политики. В не меньшей мере оно направлено и против ее идеологов — «каркающих мудрецов». Под этими «мудрецами», именуемыми также «проходимцами» (в рукописи — «негодяями»), ближайшим образом имелись в виду такие проповедники реакции, как Катков со своими «Московскими ведомостями» и И. Аксаков со своею «Русью». «А Катков и Аксаков, — отзывался о них в те дни Салтыков, — орут пуще прежнего, все кричат: мало! мало! Собственно говоря, они-то и наводят страх…»[372]
Явления и деятели, против которых была направлена сатира «Письма второго», были ясны современникам. После прочтения «письма» Д. А. Милютин (ушедший в отставку военный министр, один из представителей либеральной бюрократии) записал в своем дневнике: «В «Отеч. записках» явилась новая сатирическая статья Щедрина… в которой зло бичуется нынешнее апатическое настроение русской публики, сбитой с толку [ультрарусофильскими прорицаниями московской прессы] статьями московской ретроградной газеты и таинственным туманом, застилающим деятельность правительства»[373].
…судя по их антецедентам… — То есть судя по их прошлому, по их прежней деятельности (от франц. antécédent).
А ежели к этому, в виде обстановки, прибавить толпы скалящих зубы ретирадников, а вдали, «у воды», массы обезумевших от мякинного хлеба «компарсов»… — Иносказания, здесь употребленные, разъясняются следующим образом: «скалящие зубы ретирадники» — воинствующие деятели реакции; «обезумевшие от мякинного хлеба компарсы» — бедствующее, голодающее русское крестьянство (франц. слово compare обозначает на театральном языке статиста, а в переносном смысле — третьестепенное лицо); «у воды» — выражение, заимствованное из театрального жаргона: поставить что-либо на сцене или разместить на ней кого-либо «у воды» означало сделать это вдали, на заднем плане.
«errare humanum est». — Изречение одного из античных мыслителей (чаще всего приписывается Сенеке Ритору), превратившееся в пословицу. Используется Салтыковым для обозначения свободного поступательного развития человека и общества, невозможного без отдельных ошибок и преходящих заблуждений. Аналогично используется в дальнейшем слово «errare».
В сущности, и Восточная римская империя не пропала… — В данном абзаце в ироническое развитие тезиса «errare humanumest» вплетены намеки, относящиеся к злободневным в те годы «восточному» и «балканскому» вопросам. В целях широты обобщения политическая современность сочетается с фактами византийской истории. Иносказания, здесь употребленные, — прозрачны: «порфирородные» и «багрянородные» (титулы сыновей византийских императоров, дававшиеся в зависимости от факта рождения сыновей в период царствования их отцов или до и после него) — византийские императоры; «мохамедовы сыны» — турецкие султаны; «восточные римляне» — те многоплеменные народы, которые находились с IV по XV в. под властью Византийской империи, а затем под властью Турецкой империи. Из-под владычества этой последней выделились в XIX в., при помощи, главным образом, России, в «самостоятельные» государства Греция, Румыния, Сербия и Болгария, чьи коронованные правители продолжали по отношению к своим «освобожденным» подданным ту же политику всесторонней эксплуатации трудящихся, как и византийские императоры, и турецкие султаны. На это и указывает сатирически Салтыков, перечисляя имена Георга греческого, Карла румынского, Милана сербского и Баттенбергского принца.
