ж еще.) Хьюго хотя и разочарован тем, что испортил им день отдыха, но рад снова быть на корабле – в нынешнем состоянии ему не до похода.
На борту Хьюго совершает над собой усилие, проявляя добродушие и стоицизм. Он позволяет врачу стерилизовать и перебинтовать неглубокие раны, позволяет жене хлопотать над ним и целовать. Она уверяет его вслед за другими в том, что в инциденте не было его вины – камни скользкие после дождя, а тропа обрывистая. А еще в том, что она его любит, он сделал ее очень счастливой.
После болеутоляющих таблеток он засыпает в полутемной каюте. Похрапывает, неровно дышит. Джессалин сидит на краю жесткой койки, держа его за руку; их пальцы сплетены, о чем он не догадывается. Парные обручальные кольца подтверждают нерасторжимую связь. Они не бросят друг друга на вулканическом острове в Тихом океане.
Эквадорские серебряные колечки элегантны в своей простоте. Ей оно немного великовато, а у него сидит плотно. Она не удивилась бы, обнаружив у него в ящике письменного стола еще парочку колец.
Тактично ли ей носить старые кольца на правой руке? Кто-то наверняка заметит и сухо прокомментирует. Но они ей слишком дороги, чтобы убрать подальше. Старое обручальное кольцо с квадратным бриллиантиком ей купил Уайти, когда она была намного моложе, чем сейчас их младший сын…
Вторую потерю она не переживет. Хьюго всего лишь поранил колено, ничего серьезного (как сказал врач), но Джессалин в стрессе. Сердце стучит неровно, как это было, когда она узнала, что Уайти госпитализировали с подозрением на инсульт.
Если с Хьюго что-нибудь случится, она наглотается таблеток. Когда умер Уайти, она этого не сделала из трусости и от растерянности.
Уайти она не спасла. Позволила ему умереть. Это не должно повториться.
Этот мужчина ей так дорог, что кажется, будто обнажилась грудная клетка. Последний раз столь уязвимой она себя ощущала, когда дети были грудными. Такие ранимые! Родничок на голове – ужас! Ее посещали жуткие фантазии: вот сейчас новорожденный упадет, ударится этим самым мягким местом и тонкие косточки разойдутся… Родничок. Само это словечко приводило ее в трепет, страшно вспомнить.
Но младенцы, слава богу, так не падали. Позже бывали всякие падения, но без роковых последствий. В общем, с учетом уязвимости новорожденных все обошлось. Даже Вирджил, чаще других попадавший в разные ЧП, серьезно себя не покалечил. И мать со временем забыла о своих страхах. Благословенная забывчивость, стирающая страхи, способные нас превратить в калек.
Красотища! Тропическое солнце цвета киновари опускается за горизонт, кажущийся бесконечно далеким.
На первый план выходят светящиеся облачка, такая скульптурная композиция. Это напоминает наши первые сновидения, когда мы лежим с закрытыми глазами словно загипнотизированные.
После падения Хьюго стал непривычно тихим. Смущенный, грустный. Пытается над собой шутить – уязвленная гордость мачо. Мачо-латиноса.
Поспав два часа (беспокойно, в поту), он затем отправился в судовую библиотеку. (Разумеется, в сопровождении жены.) Дыхание стало громче. Припадая на стек, он морщится, но при этом утверждает, что боль уменьшилась. Под коленом зловещая гематома размером с теннисный мяч, которую он то и дело трогает или поглаживает.
Судовой врач вполне уверен, что никаких переломов нет. Окончательную ясность внесут рентгеновские снимки, которые Хьюго сделает в медицинском центре, когда они покинут Галапагосы и вернутся в цивилизацию. А до тех пор следует не нагружать больную ногу и ходить с тростью, точнее, с двумя.
Не «трость», а стек для ходьбы, настаивает Хьюго. Есть разница!
– Предвестник будущего, – мрачно добавляет он.
Предвестник. Это верное слово? Джессалин сжимает руку мужа, давая ему понять, что он преувеличивает, все не так плохо, взбодрись!
Жена взбодрит приунывшего мужа. А муж взбодрит приунывшую жену.
(Нет, Джессалин твердо решила не унывать. Или хотя бы этого не показывать. Кому нужна унылая жена?)
После свадьбы они постоянно обсуждали, где будут жить, когда вернутся в Хэммонд. Хьюго твердо считает, что лучше всего купить новое жилье и продать (почему бы нет?) старые дома, начать совместную жизнь с нуля. В доме Джессалин на Олд-Фарм-роуд он всегда будет чувствовать себя гостем, не сможет по-настоящему расслабиться, а она не будет его воспринимать как мужа. Еще менее вероятно, что она переедет в ветхое здание на Кайюга-роуд с постоянно меняющимися жильцами и офисами Миссии освободителей. Правда, там находится студия Хьюго, которую он хотел бы сохранить.
Его можно понять. В этой студии он проработал не одно десятилетие, какой смысл от нее отказываться.
Джессалин пока не готова съезжать из дома. От одной этой мысли ее охватывает паника: Уайти не одобрил бы!
Все равно что бросить его одного. Хьюго понимает, что покойный муж остается хозяином дома, его призрак никогда оттуда не исчезнет. Поэтому ему трудно настаивать на своем.
Ее дом такой огромный, что там запросто могла бы жить вся семья вместе с матерью (и Хьюго). То есть им достаточно полдома. Часть первого этажа. В доме восемь или девять спален. Там можно поселить хотя бы одного несправедливо осужденного из тех, кого выпустили из заключения благодаря усилиям Освободителей. Идеальным вариантом была бы гостевая комната с выходом во двор… Когда Джессалин впервые заговаривает на эту тему с Хьюго, он одобряет ее идею, очень великодушно с ее стороны, но потом, подумав, добавляет:
– Твоим детям не понравится. Они никогда на это не пойдут.
Джессалин старается не обижаться. Твоим детям. Ему должно быть хорошо известно, что только трое старших относятся к нему с предубеждением, а двоим младшим он очень даже нравится, и они наверняка рады тому, что мать и Хьюго поженились.
– София и Вирджил не станут возражать. А Вирджил, может, даже захочет принять участие. Он наверняка симпатизирует Освободителям.
А какой была бы реакция Уайти? Удивление, шок, неодобрение, но со временем он бы проявил великодушие и милостиво согласился на то, что называл целесообразностью, политической или финансовой, – красивое словцо вместо привычного «да и черт с вами со всеми», – в общем, Уайти порадовался бы за жену и вдову, за свою милую скромницу Джессалин, которая так расширила границы собственного существования: отважилась лететь в далекие края, о каких он даже не помышлял, рискнула не киснуть и снова выйти замуж. Он бы за нее только порадовался, и его дух никуда из дому не исчез: Думай обо мне, Джессалин, только хорошее. Я старался быть на высоте, а если мне это не удавалось, то теперь самое время. Если ты меня любишь, запомни меня таким, каким я был.
В сумерках выкатилась новая луна оранжеватого цвета разрезанной дыни. Красота!
Полная луна сквозь пряжу медленно плывущих облаков, отбрасывающих люминесцентные тени. Трудно поверить, что это всего лишь отраженный свет, не имеющий собственного источника.
Они сдвинули шезлонги, дабы сидеть, держась за руки, и купаться
