Настасья вызвалась сейчас же доложить адмиралу о приезде Григория Алексеича. Барин не спит… так дремлет.
Они вышли вместе. Гриша снова повторил, что Настя похорошела, и, весело разговаривая, они вошли в столовую.
Адмирал между тем перестал дремать и, услышав голоса, показался на пороге кабинета. Увидев Гришу вместе с экономкой, он удивленно и без особенной радости взглянул на сына и строго спросил:
— Ты как сюда попал без моего разрешения?
Гриша подбежал, чтобы поцеловать руку отца, которую тот поспешил отдернуть, и стал извиняться, что приехал не предупредивши. Он был поблизости в деревне у родителей девушки, на которой он хотел бы жениться, и приехал просить благословение отца. Не желая беспокоить папеньку, он остановился в гостинице, тем более, что может пробыть только день или два.
— Не угодно ли вам, барин, покушать чего-нибудь с дороги или кофею? — спросила Настя.
— Спасибо вам, милая Настенька. Ничего не хочу! — отвечал с приветливой улыбкой Гриша.
Обращение сына с экономкой, видимо, понравилось старику, и он уже с меньшей суровостью проговорил:
— Будешь обедать у меня… Не взыщи, чем бог послал!..
И позвал его в кабинет со словами:
— Ну, расскажи, на ком ты женишься… Вижу: по службе хорошо идешь!
Гриша обстоятельно все рассказал; партия была приличная, и старик заметил:
— Что ж, женись… Очень рад!
В течение часа до обеда Гриша не переставал занимать старика. Он рассказал ему много новостей и между прочим, как бы невзначай, сообщил, что адмиралы Дубасов и Игнатьев недавно получили по пять тысяч десятин в Самарской губернии.
— Вот бы и вам, папенька, получить…
— Разве дают?
— Как же, всем заслуженным лицам дают.
Настя не обедала с Ветлугиными. Обед прошел, по обыкновению, быстро и в молчании. После обеда Гриша, простившись с отцом, попросил позволения зайти проститься с Настасьей…
Это опять-таки очень было приятно старику.
На другой день Гриша уехал из N, получив от отца, вместо образа, полторы тысячи. Столь щедрым подарком Гриша был всецело обязан Настасье. При прощании он снова, как бы вскользь, напомнил о земле в Самарской губернии, рассчитывая, что после смерти отца пожалованное имение достанется сыновьям.
Но расчеты предусмотрительного Гриши не оправдались. Действительно, адмирал вскоре написал в министерство письмо, в котором просил министра ходатайствовать о пожаловании ему, по примеру прочих, земли, но только в N-ской губернии. Когда министр ему ответил, что казенные земли в N-ской губернии раздаче не подлежат, а что может быть пожалована лишь земля в Самарской или Уфимской губерниях, адмирал ответил, что там земли не желает.
— Что, не удалась дипломатическая поездка, мой высокопоставленный братец? — подсмеивался потом Сережа, встретившись с братом на родственном обеде у одной из сестер. — Самарская-то землица тю-тю!
XXIV
Месяца через четыре после посещения Гриши адмирал, проснувшись однажды, почувствовал такую слабость, что не взял холодной ванны и не пошел на прогулку.
Так прошла неделя. Старик, видимо, слабел, терял аппетит и целые дни дремал. На предложения экономки послать за доктором он отвечал отказом.
Наконец уж он не мог вставать с постели. Тогда только он велел к вечеру послать за доктором.
Врач внимательно обследовал старика: слушал сердце, выстукивал грудь, осматривал опухшие ноги и, прописав лекарство, сказал, что зайдет на следующее утро.
— Что у меня? — спросил адмирал.
— Ничего особенного… Так, общая слабость…
— Говорите прямо. Я не боюсь смерти! — строго промолвил старик. — Опасен?
— Опасны, ваше высокопревосходительство!
Действительно, адмирал совсем осунулся. Черты его землистого лица заострились, и печать смерти уже лежала на нем.
Адмирал сделал движение головой в знак благодарности.
Доктор вышел, приказал послать за лекарством и предупредил экономку, что адмирал очень плох.
Ночью старик поминутно просыпался. Не отходившая от него Настасья давала ему лекарство. Он принимал его неохотно, и, когда экономка говорила, что это ему поможет, адмирал отрицательно шевелил головой и отвечал:
— Глупости!..
К утру адмирал совсем ослабел. Он с большим трудом мог повернуться на другой бок и сердился, когда Настасья хотела помочь ему.
— Не надо. Сам могу! Оставь!
В восемь часов утра, выпив горячего кофе, он велел попросить к себе Федора Ивановича, который был его душеприказчиком, и губернатора.
Когда явился Федор Иванович, адмирал произнес:
— Умирать, братец, пора…
— Что вы, ваше высокопревосходительство. Еще поживем-с!
— Вздор! — сердито ответил старик.
В это время вошел доктор. Он снова выслушал адмирала и хотел было выстукивать его высохшую желтую грудь, но старик, морщась, сказал:
— Не надо. Довольно!
Врач незаметно вызвал из спальни Федора Ивановича и сказал, что старику жить несколько часов, не более.
— Какая у него болезнь?
— Старость, — ответил доктор. — Сердце почти не работает.
Когда Федор Иванович вернулся, адмирал сказал ему:
— Доктору за два визита пять рублей!
Вскоре приехал губернатор.
— Что это, ваше высокопревосходительство, захворать вздумали? — веселым тоном начал было деликатный губернатор.
— Умирать-с вздумал, — резко перебил адмирал. — Прошу извинить, что обеспокоил ваше превосходительство…
Он сделал знак экономке, чтобы вышла, и продолжал:
— Прошу, ваше превосходительство, переслать вот этот пакет, после моей смерти, морскому министру! — указал глазами адмирал на большой запечатанный пакет, лежавший на столике, около кровати. — В нем моя записка о флоте и собственноручное письмо ко мне Нельсона, когда я служил у него на эскадре. И насчет пенсии дочери, — прибавил он.
Губернатор взял пакет и молча поклонился.
— Все, что после меня останется: деньги, имущество, я завещал экономке… Федор Иваныч душеприказчик. Буду просить ваше превосходительство, чтобы ее на первых порах не обидели, чтобы никого в дом не пускали… особенно сына Григория…
Губернатор обещал оказать свое содействие.
После минутного молчания, видимо уставший, старик снова заговорил довольно твердым голосом:
— Хоронить меня попрошу со всеми почестями, подобающими полному адмиралу. Впереди должны нести мои флаги: контр-адмиральский, вице-адмиральский и адмиральский… Они все стоят в зале. Затем ордена… Федор Иваныч знает порядок.
— Все будет исполнено, ваше высокопревосходительство…
— Гроб, могила и памятник давно готовы… На похороны деньги отложены… Федор Иваныч! Посмотри-ка в правом верхнем боковом ящике в письменном столе.
Федор Иванович вышел в кабинет и скоро вернулся с конвертом, на котором крупным стариковским почерком было написано: «На мои похороны».
— Тут шестьсот рублей… больше не тратить, Федор Иваныч… Хоронит меня пусть приходский поп. Архиерея не нужно… Слышите, Федор Иваныч?
— Слушаю, ваше высокопревосходительство!
— Ну, теперь все, кажется… Покорно благодарю, ваше превосходительство, за внимание, — проговорил адмирал, протягивая из-под одеяла сморщенную побелевшую руку.
Губернатор дотронулся до холодеющей уже руки адмирала и, повторив обещание исполнить все его распоряжения, ушел, обещав завтра навестить его высокопревосходительство.
Старик закрыл глаза и, казалось, дремал.
Тогда в кабинет вошла Настасья, вся взволнованная, со слезами на глазах (она слышала весь разговор, стоя у дверей), и, приблизившись к постели, проговорила:
— Голубчик барин, не хотите ли причаститься… Бог здоровья пошлет.
Адмирал ни слова не ответил.
Она повторила просьбу. Адмирал недовольно взглянул на свою фаворитку потускневшими глазами и снова опустил веки.
Через четверть часа он открыл глаза и слабеющим голосом произнес:
— Сегодня на почту придут деньги, Федор Иваныч… Жалованье и аренда за треть…
— Точно так, ваше высокопревосходительство…
— Нельзя ли оформить, чтобы и это Настеньке, а не детям?
— Уж поздно, ваше высокопревосходительство.
— Жаль… жаль… — коснеющим языком пролепетал старик. — Так пусть одной Анне… Ну, ступайте… Подремлю, — прибавил он чуть слышно и закрыл глаза.
Федор Иваныч и Настасья вышли за двери.
Когда через несколько времени они заглянули в спальню, грозный адмирал уже заснул навеки с спокойно-суровым выражением на лице.
Кукушка в столовой прокуковала три раза.
I
— Барин, а барин! Лександра Иваныч! Ваше благородие!
И с этими словами Кириллов, вестовой мичмана Опольева — маленький и приземистый, чернявый молодой матросик, с сережкой в ухе, расставив, для сохранения равновесия, ноги врозь и придерживаясь, чтобы не упасть, одной рукой за косяк двери, — другою слегка дергал ногу мичмана, который крепко и сладко спал в своей маленькой каюте, несмотря на стремительную качку, бросавшую корвет «Сокол», словно мячик, на волнах рассвирепевшего Атлантического океана.
