По поводу этого детского сада между Зудиным и трестом имелось разногласие, и сейчас, в этом кабинете, разногласие должно было быть устранено.
- Что детсад, - спросил Буров, - строите?
- Строим, - скромно подтвердил Зудин.
- И скоро построите?
- Скоро, - пообещал Зудин. - Крыша осталась...
Буров перешел к главному:
- На сто сорок мест?
- На сто сорок, - послушно согласился Зудин.
Следует признать, что обе стороны отменно владели собой.
Если бы не это их достойное всяческой похвалы качество, в кабинете поднялся бы ужасающий крик и шум. Потому что Буров, вместо того чтобы полемизировать своим безукоризненно ровным и даже тихим голосом, выкрикнул бы то, что клокотало в его полной груди. И кричал бы он примерно следующее:
"Нам надоело с тобой цацкаться! Тебе было ясно указано, чтобы садик строил не на сто сорок, а на семьдесят. Более безалаберного начальника мехколонны трест еще не видел. Проиграл судебный процесс алкоголичке! Весь Западный БАМ над тобой смеется. Думаешь, если ты бывший бульдозерист, можно смотреть своими нахальными глазами и улыбаться своей нахальной улыбкой!"
Еще он, наверное, прокричал бы в сильном возбуждении:
"Будь проклята та минута, когда пришла идея взять тебя начальником ПМК! Ни с кем ужиться не можешь: ни с рабочими, ни с ИТР, например, с тем же главным инженером!"
И еще:
"Ну погоди, полетишь ты у нас, дай срок, главным инженером никуда не устроишься!"
А Зудин, вместо того чтобы отвечать начальству покорным тоном школьника-отличника, наверное, резал бы примерно следующее:
"Ну че вылупился, как баран на новые ворота, че вылупился? Ну, не по-вашему сделал, по-своему, так лучше же сделал! Или гонор заел, амбиция? Работнички! Не подхожу - увольняйте, а по-глупому делать не стану. Не делал и не стану, потому что за место не держусь! Думаешь, не знаю, чего на меня в тресте взъелись? Что не звоню со всякой мелочью, с вопросами не лезу, сам решаю. Увольняйте, увольняйте! Я бульдозеристом вдвое меньше нервов буду тратить и вдвое больше заработаю. Так или не так???"
Однако, как уже было сказано, и зам управляющего, и начальник мехколонны неплохо владели собой, и беседа их поэтому носила гораздо более мягкий характер, хотя основные мысли так или иначе высказаны все-таки были.
Например, Буров говорил следующее:
- Значит, так, Герман Васильевич, из тех двух зданий, что строите для детсада, одно отдадите под жилье. Садик сделаете на семьдесят человек и четыре семьи разместите во втором здании. - И совсем тихо и доверительно: Вы поняли меня?
Зудин отвечал на это весьма смиренным голосом:
- Понял, чего ж тут не понять. Но, Виктор Цезаревич, поймите и вы: этим одним домом я квартирный вопрос все равно не решу. И вопрос о садике тоже останется открытым. Потому что на семьдесят человек - это мне мало. Во-первых, не одни наши дети будут в садик ходить. Часть мест придется отдать нехозяйственным организациям поселка. Поссовету надо? Надо. Прокуратуре надо? Надо. Школе? Больнице? Начальник ГАИ лично приходил спрашивал, когда садик откроем. Да у меня своих-то около ста сорока. Да рожают девки и рожать будут... Так что останется у меня открытым вместо одного вопроса два. И уж расширить садик, когда штаты будут утверждены, сами понимаете, вряд ли возможно.
Буров и на это несогласие возражал тихо и спокойно, почти бесстрастно.
- Четыре квартиры, если хотите знать, нужны вам немедленно. Во-первых, я лично обещал вашему главному инженеру две квартиры для работников, в которых он заинтересован, во-вторых, я лично обещал начальнику тоннельного отряда две квартиры из вашего фонда немедленно, а он потом, по мере ввода в строй своего жилого фонда выделит... И еще: мы вам подсказывали уже - когда принимаете на работу, не берите многодетных. С одним ребенком - да. С двумя-тремя - воздержитесь, вас никто за это не станет ругать.
И тогда Зудин чуть-чуть повысил тон и в глазах его заплясали холодные бешеные огни.
Он сказал так:
- Вам, конечно, виднее, Виктор Цезаревич, что мне нужно в первую очередь, а что - во вторую. Но должен сказать, что когда я вижу бегающего по поселку неприбранного сопливого ребенка, я чувствую себя виноватым, независимо от того, под чьими знаменами трудятся его родители. И еще: когда ко мне приходит наниматься работник, который по своим деловым качествам полезен для производства, я его беру, будь он хоть мать-героиня. Дело еще в том, что я себя чувствую не мехколонновским, не трестовским человеком, даже не бамовским, а государственным. А государству нужен прирост населения. Социологи говорят, что при нашем довольно раннем пенсионном обеспечении и довольно пока еще невысоком приросте лет через двадцать станет вопрос о количестве работающих...
Буров, как человек с большим опытом руководящей работы, голоса не повышал, он только сказал:
- А вот мы вам вдогонку приказ вышлем, тогда будет полная ясность.
На что Зудин ответил:
- А я его не выполню.
Спохватившись, поправился:
- Не смогу выполнить...
- Почему же? - вежливо поинтересовался Буров.
- А я уже сообщил в поссовет и в райком партии, что открываю садик на сто сорок человек, обратного хода, сами понимаете, нет.
Тут выдержка чуть-чуть все-таки изменила заместителю управляющего, потому что голос его дрогнул, когда он сказал, глядя прямо в зудинские холодные глаза:
- А мы вас снимем.
И получил ответ:
- Снимайте. Бульдозером управлять пока не разучился. Не пропаду.
Вот такой был разговор.
КАБИНЕТ СЛЕДОВАТЕЛЯ
Леха трудно выходил из запоя. Он как-то посерел, лицо его неестественно припухло, б помертвелых глазах мерцала тоска.
Несколько раз Сеня рассказывал Лехе, как нашел его на дороге, Леха кивал головой, тяжело вздыхал и приговаривал:
- Вот опарафинился так опарафинился!
Однако на все Сенины расспросы, где он был, что делал, как попал ночью на дорогу, Леха ничего ответить не мог. Более того, память его не сохраняла этих самых расспросов и рассказа о том, как Сеня его нашел, и на другой день Сеня все заново ему рассказывал и все заново расспрашивал, но также безуспешно.
Леха выздоравливал медленно, и так же медленно прояснялся его мозг.
И все же вспомнить, что с ним было, он не мог, и это его угнетало.
Приходила Фиса, она жалела Леху, отпаивала его чаем, Леха при ней замыкался, посматривал на нее исподлобья, с каким-то даже подозрением. Он вообще стал подозрительным, ни с кем, кроме Сени, не разговаривал, потому что его, как никогда, мучила тоска, и тоска эта, как никогда, была неясной.
Фиса жила пока в вагончике комендантши Варьки, само собой получилось, что она осталась при Наташке. Принимать перевалочную базу на Джигитке ей не пришлось, потому что перевалочная база сгорела. Принимать было нечего. Поэтому Фиса пока была придана производственно-техническому отделу, она приходила по утрам в вагончик ПТО и исполняла на миллиметровке и на кальке нехитрые чертежи, которые прилагались к нарядам и отчетам.
Сеня знал уже ее несложную биографию, в которой был город в Поволжье, школа, техникум, спорт, отец-сверхсрочник, прапорщик, вечно пропадающий на службе, и постоянно озабоченная мать, которая с трудом сводила концы с концами, потому что, кроме Фисы, были у нее еще две дочери, Фиса была старшей.
Фиса была долговязой и нескладной девушкой, всегда помнила об этом то, что называется комплекс. Дело в том, что ни художественная литература, ни кино, ни телевидение не припасли для Фисы ни одного примера, чтобы такая нескладная, некрасивая, долговязая девочка, как Фиса, стала бы предметом чьей-нибудь горячей любви и высоких переживаний. Даже некрасивая Джульетта Мазина из кинофильма "Ночи Кабирии" была небольшого росточка и ладненькая. Так что Фиса твердо знала про себя, что у нее личная жизнь не состоится, и, наверное, поэтому лицо ее не покидало выражение некоторой обреченности.
И Сеня жалел Фису, тем более что сердце у нее оказалось доброе. Что ей алкаш Леха? А вот отнеслась к нему по-человечески...
Заседание месткома, на котором должны были решать вопрос об увольнении Толика, не состоялось, потому что этот день начался с того, что Толикина перевалочная база сгорела. Два хранилища, сколоченные из богатых светлой смолой досок лиственницы, занялись, как хорошо разложенный костер, и сгорели единым мигом, так, что приехавшие пожарники ничего не могли уже предпринять. Разве что предотвратить перекидку пожара на тайгу, и это единственно возможное, но тоже необходимое, они сделали.
Зудин, который приехал на пожар чуть позже пожарников, но чуть раньше следователя, сказал тогда:
- Это дело рук Толика, хоть у него алиби.
И, поскольку следователь ничего не ответил, повторил:
- У Толика алиби, но я даю голову на отсечение, что это дело его рук.
У Толика действительно было полное алиби, потому что он ночевал в заежке - его видели в поселке поздно вечером, и рано утром, когда стало известно о пожаре, он тоже находился в заежке - его там разбудили. И следователь не стал вызывать Толика официально на допрос, он будто случайно встретил его в столовой и попросил, если у Толика найдется свободное время, зайти к нему в кабинет потолковать.
