Когда онъ, встрѣтивъ своихъ на станціи желѣзной дороги, привезъ ихъ въ свою освѣщенную готовую квартиру, и лакей въ бѣломъ галстукѣ отперъ дверь въ убранную цвѣтами переднюю, а потомъ они вошли въ гостиную, кабинеты и ахали отъ удовольствія, онъ былъ71 очень счастливъ, водилъ ихъ вездѣ, впивалъ въ себя ихъ похвалы и сіялъ отъ удовольствія.
Въ этотъ же вечеръ за чаемъ Прасковья Ѳедоровна, получившая письмо объ его паденіи, спросила его,72 не ушибся ли онъ? Онъ сказалъ, что нисколько.
– Я не даромъ гимнастъ, другой бы убился, а я чуть чуть ударился вотъ тутъ, когда тронешь, еще больно, но уже проходитъ, просто синякъ.
– Нѣтъ, какъ Таничкинъ кабинетъ хорошъ, съ какимъ вкусомъ.
– Да папа ужъ сдѣлаетъ. Прелесть.
И они начали жить въ новомъ помѣщеніи съ новыми достаточными (какъ всегда почти) средствами, и было очень хорошо.73 – Особенно было хорошо первое время, когда еще не все было устроено и надо было еще74 устроивать то купить, то заказать, то переставить, то наладить. Когда уже нечего было устраивать стало немножко скучно, но тутъ уже сдѣлались знакомства и привычки, и жизнь наполнилась.
Расположеніе духа Ивана Ильича было хорошо; хотя и страдало немного именно отъ помѣщенія. Всякое пятно на скатерть, на штофъ, оборванный снурокъ гардины раздражало его. Онъ столько труда положилъ на устройство, что ему больно было всякое разрушеніе. Но вообще жизнь Ивана Ильича казалась ему совершенно полною, пріятною и хорошею. Онъ вставалъ въ 9, пилъ кофе, читалъ «Голосъ». Потомъ надѣвалъ вицмундиръ, ѣхалъ въ Судъ. Тамъ уже обмялся тотъ хомутъ, въ которомъ онъ работалъ, онъ сразу попадалъ въ него, Просители, справки въ канцеляріи, сама канцелярія, засѣданія публичныя и распорядительныя. Во всемъ этомъ надо было дѣйствовать и жить одной стороной своего существа – внѣшней служебной.75 Надо было не допускать съ людьми никакихъ отношеній помимо служебныхъ. И поводъ къ отношеніямъ долженъ былъ быть только служебный, и самыя отношенія только служебныя. Напримѣръ, приходитъ человѣкъ и желаетъ узнать что нибудь. Иванъ Ильичъ какъ человѣкъ не долженъ и не можетъ имѣть никакихъ отношеній ни къ какому человѣку; но если есть отношеніе этого человѣка къ члену такое, которое можетъ быть выражено на бумагѣ съ заголовкомъ, въ предѣлахъ этихъ отношеній Иванъ Ильичъ дѣлаетъ все, все рѣшительно, что можно, и при этомъ соблюдаетъ подобіе человѣческихъ дружелюбныхъ отношеній. Какъ только кончается отношеніе служебное, такъ кончается всякое другое. Этимъ умѣніемъ отдѣлять отъ себя эту паутину служебную, не смѣшивая ее съ своей настоящей жизнью, Иванъ Ильичъ владѣлъ въ высшей степени. И долгой практикой и талантомъ выработалъ его до такой степени, что онъ даже, какъ виртуозъ, иногда позволялъ себѣ какъ бы шутя смѣшивать человѣческое и служебное отношеніе. Онъ позволялъ это себѣ, какъ виртуозъ, потому что чувствовалъ въ себѣ умѣнье во всякое мгновеніе опять подраздѣлить то, что не должно быть смѣшиваемо. Дѣло это шло у Ивана Ильича легко и даже пріятно, потому что виртуозно. Въ промежуткахъ отъ куренія пилъ чай, бесѣдовалъ немножко о политикѣ, немножко объ общихъ и больше всего о назначеніяхъ. И усталый, но съ чувствомъ виртуоза, отчетливо отдѣлавшаго свою важную партію, одну изъ первыхъ скрипокъ въ оркестрѣ, возвращался домой. – Вотъ тутъ дома передъ обѣдомъ чаще всего Иванъ Ильичъ замѣчалъ пятно на штофѣ, оцарапанную ручку кресла, отломанную бронзу и начиналъ чинить и сердиться. Но Прасковья Ѳедоровна знала это и торопила людей подавать обѣдать.
Послѣ обѣда, если не было гостей, Иванъ Ильичъ читалъ «Голосъ» уже внимательно, иногда, очень рѣдко, книгу, про которую много говорятъ. И вечеромъ садился за дѣла, т. е. читалъ бумаги, справлялся съ законами, сличая показанія и подводилъ подъ законы. Ему это было не скучно, не весело. Скучно было, когда можно было играть въ винтъ, но если не было винта, то это было всетаки лучше, чѣмъ сидѣть одному или съ женой.
Удовольствія же Ивана Ильича были обѣды маленькіе, на которые онъ звалъ важныхъ по свѣтскому положенію дамъ и мущинъ, и такое времяпрепровожденіе съ ними, которое было бы похоже на обыкновенное препровожденіе времени такихъ людей, также какъ гостиная его была похожа на всѣ гостиные. Одинъ разъ у нихъ былъ даже вечеръ. Танцовали. И Ивану Ильичу было весело. И все было хорошо, только вышла ссора съ женой изъ-за тортовъ и конфетъ: у Прасковьи Ѳедоровны былъ свой планъ, а Иванъ Ильичъ настоялъ на томъ, чтобы взять все у Альбера, и взяли много тортовъ. И ссора была за то, что торты остались, а счетъ Альбера былъ въ 45 рублей. Ссора была большая и непріятная, такъ что Прасковья Ѳедоровна сказала ему: «дуракъ кислый». А онъ схватилъ себя за голову и въ сердцахъ что-то упомянулъ о разводѣ. Но самъ вечеръ былъ веселый. Было лучшее Московское общество и Иванъ Ильичъ танцовалъ съ княгиней Турфоновой, сестрой той, которая извѣстна учрежденіемъ находящагося подъ покровительствомъ императрицы общества «унеси ты мое горе». Радости служебныя были радости самолюбія, радости общественныя были радости тщеславія. Но настоящія радости Ивана Ильича были радости игры въ винтъ.76 Онъ признавался, что послѣ всего, послѣ какихъ бы то ни было событій радостныхъ въ его жизни, радость, которая, какъ свѣча, горѣла передъ всѣми другими, это сѣсть съ хорошими игроками и не крикунами партнерами въ винтъ и непремѣнно вчетверомъ (впятеромъ ужъ очень больно выходить, хоть и притворяешься, что я очень77 люблю) и78 вести умную серьезную игру (когда карты идутъ) съ толковымъ понимающимъ партнеромъ.
Поужинать, выпить стаканъ вина. А спать послѣ винта, особенно когда въ маленькомъ выигрышѣ (большой – непріятно), Иванъ Ильичъ ложился въ особенно хорошемъ расположеніи духа.
Такъ они жили.79 Кругъ общества составился у нихъ самый лучшій. Во взглядѣ на кругъ своихъ знакомыхъ мужъ, жена и дочь были совершенно согласны. И не сговариваясь одинаково оттирали отъ себя и освобождались отъ всякихъ разныхъ пріятелей и родственниковъ замарашекъ, которые разлетались съ нѣжностями80 въ Москву въ гостиную съ майоликовыми блюдами по стѣнамъ. Скоро эти81 друзья замарашки перестали разлетаться и дѣлать диспаратъ, и у Головиных осталось общество одно самое лучшее. Ѣздили и важные люди и молодые люди. Молодые люди ухаживали за Таничкой, и Петрищевъ, сынъ Дм. Ив. Петрищева и единственный наслѣдникъ его состоянія, судебный слѣдователь сталъ ухаживать за Таничкой. Такъ что Иванъ Ильичъ уже поговаривалъ объ этомъ съ Прасковьей Ѳедоровной. Такъ они жили. И все шло такъ не измѣняясь. Всѣ были счастливы и здоровы. Нельзя было назвать нездоровьемъ то, что Иванъ Ильичъ говорилъ иногда, что у него странный вкусъ во рту и что то неловко въ лѣвой сторонѣ живота.
Нельзя и нельзя и нельзя такъ жить какъ я жилъ какъ я еще живу и какъ мы всѣ живемъ.
Я понялъ это вслѣдствіи смерти моего знакомаго Ивана Ильича и записокъ которыя онъ оставилъ.
Опишу то какъ я узналъ о его смерти и какъ я до его смерти и прочтенія его записокъ смотрѣлъ на жизнь.
К главе 1.
И. П. засталъ еще партію и успѣлъ сыграть два робера. Въ одномъ изъ нихъ онъ назначалъ малый шлемъ безъ онеровъ я выигралъ, и это очень волновало его. Въ 3-мъ ужъ часу онъ легъ въ постель. Жена уже спала. И. П. раздѣлся, легъ и, какъ всегда на ночь, сталъ читать французскій романъ. Онъ остановился на томъ, какъ героиня поступила на сцену въ кафе-шантанъ и имѣла успѣхъ, и мужъ вновь влюбился въ нее, не узнавая ее; но узналъ только по аріи, которую она спѣла. И вдругъ въ связи съ аріей Ив. Петровичу вспомнилась арія изъ Риголето, давнишняя арія donna е mobile, которую онъ очень любилъ въ бытность свою въ Правовѣденіи, и онъ, какъ сейчасъ, услыхалъ эту арію, такъ какъ онъ слышалъ ее въ первый разъ послѣ оперы. Это было въ дортуарѣ 3-го класса. Всѣ спятъ, рядъ постелей, храпъ, дыханье сонное, тишина. Надзиратель вышелъ.82 Въ дортуарѣ свѣтло вверху и темно внизу. И вотъ, недалеко, черезъ двѣ кровати, вдругъ странные, слабые, чистые и прелестные звуки на какомъ-то неслыханномъ инструментѣ – звуки донна е мобиле. И. П. привсталъ, поглядѣлъ, на третьей кровати сидитъ поднявшись маркиза: такъ прозывали И. И. въ Правовѣденіи, и это онъ на чемъ то играетъ. Это онъ, щелкая по зубамъ, играетъ арію чисто, нѣжно, съ такими вѣрными интонаціями.83 Иванъ Петр. всталъ молча и подошелъ. Головинъ84 И. И. сидитъ въ ночной рубашкѣ; шея тонкая, нѣжная, волоса мягкіе, спутанно вьются,85 и косичка на затылкѣ, вьющаяся сзади, та косичка, которая служитъ примѣтой того, что слѣдующій членъ семьи будетъ сестра. И точно была сестра. Та самая несносная безтолковѣйшая барыня желтая и злая, которая была нынче на панихидѣ. И. П. помнилъ эту сестру молодой, а теперь что изъ нея сдѣлалось. А самъ И. И. съ косичкой? Гдѣ онъ? Что изъ него сдѣлалось? То, что лежитъ на гробовой подушкѣ, выставивъ восковой носъ и ноздри и сложивъ86 худыя жилистыя и окаменѣвающія бѣлыя руки, и увѣряетъ меня, что и я сдѣлаюсь тѣмъ же. И. П. вздрогнулъ и пробурчалъ что-то и повернувшись заскрипѣлъ кроватью. Жена чмокнула губами просыпаясь. «Это невыносимо, – сказала она, – пріѣдешь къ утру, и то не спишь и другимъ не даешь спать. Надо хоть немножко совѣсти имѣть». Ив. Петр. подулъ на свѣчку, и она не задулась. Онъ пальцами потушилъ ее, легъ и затихъ. Но не могъ удержаться и тяжело вздохнулъ. «Надо думать о другомъ». И чтобы развлечься, онъ сталъ думать о томъ странномъ маломъ шлемѣ, который они выиграли безъ онеровъ. Шлемъ этотъ даже можно было выиграть прямо назначеніемъ въ товарищи предсѣдателя, какъ то пришло ему въ голову. И ему представилась еще другая игра, которая бы могла придти даже безъ фигуръ. Только одна дама червей, и тогда 800 рублей выигрывается. Потомъ дама червей стала что-то разсказывать и поднимать то самое, что87 Марья Ѳедоровна, дама изъ Казани, поднимала и разсказывала88 въ прошлую ночь, и онъ заснулъ.
