Димка выскочил из ресторана и увидел в заднем стекле отъезжающей «Волги» Галину голову. Он бешено рванулся, схватился за бампер. Машина прибавила скорость, и Димка упал. Ободрал себе руки и лицо о щебенку.
Два красных огонька быстро уносились по шоссе вдоль берега моря туда, к городскому сиянию.
Если бы был пулемет! Ах, если бы у меня сейчас был пулемет!
Я стрелял бы до тех пор, пока машина не загорится. А потом подошел бы поближе и стрелял бы в костер!
Димка пил лимонад. Уже четвертый стакан подряд. Пить не хотелось, глотать было мучительно.
— Еще стаканчик, — сказал он.
В окошке появился стакан с пузырящейся желтой влагой.
«Она и сотый стаканчик подаст, не моргнув», — подумал Димка и посмотрел на буфетчицу. Дурацкая наколка на голове, выщипанные брови. Он вспомнил буфетчицу, с которой беседовал вчера. Та была другой. Нагнулся к окошечку и спросил в упор у этой:
— У вас, наверное, сын такой, как я, да?
— У меня дочь, — отрезала буфетчица.
— Благодарю. Еще стаканчик.
Голубой киоск стоял в начале совершенно незнакомой Димке и пустынной утренней улицы. То есть он просто не знал, как отсюда выбраться. Улица-то была знакомой. В принципе это была самая обычная улица. Два ряда домов с окнами и дверьми. Дома эти не говорили ни о чем и ничего не вызывали в душе. Это были просто дома с лестницами и комнатами внутри. И киоск не говорил ни о чем. Это была торговая точка, где кто-то пил лимонад, покупал бутерброды и спички. Тошнотворно знакомой была эта пустынная улица, но, как отсюда выбраться, Димка не знал. И не у кого спросить. Буфетчица ведь не скажет. Да она, наверное, и сама не знает. Наверное, давно потеряла надежду выбраться отсюда.
Димка украдкой вылил лимонад под ноги, на песок. Образовалась неприятная лужица. Подошел человек с черными усами и в новой серой шляпе. Взял спички и пошел по улице. Он шел очень прямой, и новенькая шляпа, без единой вмятины, стояла на его голове, как на распорке в универмаге.
«Вот так он и ходит тут уже четыреста лет, — с тоской подумал Димка. — Так вот и ходит в своей новой шляпе».
«Как я попал сюда? — попытался он вспомнить. — В „Пирита“ я вскочил в попутный грузовик. Мы гнались за такси. Мы здорово мчались. Водитель все допытывался, что у меня украли. Что у меня украли! Я рассказал бы ему обо всей своей жизни, но только не о том, что у меня украли. Мы догнали „Волгу“, но в ней оказались два моряка. Потом в центре я ломился в гостиницу. Почему-то мне казалось, что Галя там. Это было невыносимо — думать, что она там. Потом меня отправили в милицию. В милиции рядом со мной сидел какой-то тип, который все икал. От рубашки у него остался один воротник, а он все пытался заправить ее в штаны. В четыре часа утра меня отпустили, а тип остался там. Воображаю, как он удивится, когда перестанет икать. Потрогает воротник и скажет: а где же все остальное? Потом я все время шел по городу, пока не попал сюда. И тут уже я, видно, и останусь. Куплю себе новую шляпу. Буду тут ходить пяток-другой столетий. Сначала тот, с усами, будет появляться, а потом я».
Где-то за стеной домов что-то загрохотало. Там было что-то массивное и подвижное. Мало ли что там есть.
— С вас четыре пятьдесят, — сказала буфетчица.
Вдруг улица заполнилась людьми. Они шли все в одном направлении.
— Димка! — воскликнули за спиной. Рядом стоял Густав. Он был в синем комбинезоне и таком же берете. Димка страшно обрадовался.
— Сигареты есть? — спросил он.
— Что с тобой случилось? — спросил Густав, доставая сигареты.
— Ничего со мной не случилось.
— Как ты здесь оказался?
— Гуляю.
Они пошли в толпе. Все шли очень быстро, поэтому и им приходилось спешить.
«Ух ты, как здорово!» — подумал Димка и спросил Густава:
— А ты куда?
— На завод.
— Тут рядом ваш завод?
— Ага. Ну, как вообще-то? — спросил Густав.
— Да так.
— Ничего. — Густав хлопнул Димку по плечу. — Не вешай носа. Все будет тип-топ.
— Как ты говоришь?
— Тип-топ.
«Сегодня скажу Юрке, что все будет тип-топ. То-то обрадуется».
— Слушай, Густав, — осторожно спросил Димка, — ты случайно не знаешь, где тут трамвай?
— Направо за угол. Там остановка.
— Спасибо тебе Густав. Тип-топ, говоришь?
— Тип-топ.
— Пока.
— Увидимся!
Тот день был душным и пасмурным. Под соснами было сухо, а асфальт шоссе лоснился, влажный. Ребята сидели возле палатки и питались абрикосами. Это был обед. Ели молча.
— А где ты шлялся всю ночь, Димочка? — вдруг игриво спросила Галя.
Юрка и Алик быстро переглянулись. Но на Димку они не посмотрели. Не было сил на него смотреть. А Галя смотрела на Димку. Он сидел, уткнувшись в кулек с абрикосами. Лицо его стало квадратным — под скулами вздулись желваки. На лбу и шее запеклись ссадины.
— Ай-я-яй! — Брижит Бардо погрозила пальцем.
Это было так фальшиво, что Юрка сморщился, а Алик закрыл глаза. Галя потянулась.
— А я так выспалась сегодня!
Юрка встал и подтянул штаны.
— Пойду к Янсонсу газеты посмотреть.
— Я тоже, — сказал Алик.
Они сидели по-турецки. Их разделяла ямка, полная пепла и углей, остатки костра, на котором Галя несколько раз варила обед. Гале тяжело было смотреть на Димку («Не сиди так, пожалуйста, вскочи, кричи, ударь, но не сиди так»), но она смотрела. Это была ее первая серьезная роль: «Гореть до конца; дотла…»
— Что с тобой было этой ночью? — спросил Димка, не поднимая головы.
Словно хлыстом по горлу. Галя вскинула голову, закусила губы и закрыла глаза. Что с ней было этой ночью? Ведь если отбросить все, чего на самом деле не было, и просто, совсем просто вспомнить о том, что с ней было этой ночью, тогда нужно покатиться по земле и завыть. Но ведь было же, было и другое — стихи, музыка, слова… Она засмеялась. Колокольчики. Похоже на смех Офелии.
— Что ты вообразил, Димка? Мы катались на такси, в полвторого я была уже дома и заснула. Какое у тебя воображение нехорошее. Противно!
«Неужели это так? — подумал Димка. — Врет, конечно. — Он поднял голову и посмотрел на Галю. — Веселая. Врет. Не верю ей. А если поверить?..»
— Врешь! — заорал он и вскочил на ноги.
— Нет! — отчаянно закричала Галя.
«Врет».
— Что с тобой случилось? Ты обалдел?
«Нет, не врет».
— Ты мне не веришь?
— Не верю.
— Как мне тебе доказать?
— Доказать? Ты собираешься доказывать?
— Если ты мне не веришь, я отравлюсь.
— Великолепно! Вы в новой роли, мадемуазель. В клипсах у вас, конечно, цианистый калий?
— Вот! — Галя схватила и показала ему горсточку абрикосовых косточек. — Синильная кислота, понял? От ста штук можно умереть. Понял?
— Дура! — закричал Димка и отвернулся. «Фу ты, дурища. Не врет, конечно». Другое слово он ей готовил, а крикнул ласковое «дура». Да разве можно сказать то слово такой? Подняла свою мордочку и горсть слюнявых косточек показывает. Димка сел спиной к Гале.
«А может быть, все-таки врет? Она ведь актриса. Так сыграет, что и не разберешься. Ну что ж — играть так играть».
Он встал и сказал:
— Собирай вещи.
— Что-о?
— Собирай свои шмотки. Через два часа выходим.
— Куда?
— Как куда? Уходим из Таллина дальше. В рыболовецкий колхоз и в Ленинград.
— А я?
— Торопись. Через час выходим. Ребята в курсе.
— Сейчас.
Димка вытащил из палатки свой рюкзак и посмотрел на Галю. Она лежала на спине, положив руки под голову.
— Димка, — сказала она, — подбрось монетку.
— А ну тебя.
— Я прошу, подбрось монетку.
Димка вынул из кармана пятак и подбросил его.
— Что? — спросила Галя.
Монетка лежала орлом. Димка поднял ее, сунул в карман и сказал:
— Решка.
Галя села. Они смотрели друг на друга.
— Димка, я не пойду с вами. Я остаюсь здесь.
Всю жизнь он будет помнить то, что произошло дальше. Всю жизнь ему будет противна жизнь при воспоминании об этом. Как он буйствовал, и как умолял ее, и как крикнул ей в лицо то слово, и как потом просил прощения, обещал все забыть, и как он заплакал.
Последний раз он плакал четыре года назад в пионерском лагере, когда его на глазах всего отряда в честном поединке отлупил Игнатьев. Кто мог знать, что Игнатьев целый год занимался в боксерской секции? Дней через десять после этой истории он снова плакал. Но вовсе не из-за Игнатьева. Он лежал в траве и смотрел в голубое небо, куда взлетали стрелы малышей из 4-го отряда. О чем-то он думал, он сам не понимал о чем. Может быть, все-таки об Игнатьеве, о том, что через год он ему покажет, а может быть, о Зое, вожатой 4-го отряда. Было забавно смотреть, как стрелы летели ввысь, исчезали в солнечном блеске и появлялись вновь, стремительно падая. Малыши для утяжеления вбивали в наконечники гвозди. Шляпкой вперед, конечно. Он на мгновение закрыл глаза, и одна такая стрела попала ему прямо в лоб. Бывает же такое! Малыши испугались и убежали, а он перевернулся на живот, уткнулся носом в землю и заплакал. Не от боли, конечно. Было не больно. Но все-таки страшно обидно — попасть прямо в лоб. Как будто мало места на земле. Потом четыре года он не плакал. И когда его била шпана в Малаховке, молчал. А вот теперь снова.
