уютной кирпичной коробочки, в которую он вернется в ровно назначенный час. Когда обедать они сядут ровно тогда, когда забьют колокола на церковной звоннице. И так сотни раз будет подниматься солнце и наступать ночь и ни разу, за все эти дни и ночи ничто из них не спросит ни каков мир, ни что там за поворотом булыжной мостовой, ни почему небо синее, а солнце так жарко греет в полдень, а вечером не греет совсем. И они всегда будут удивляться и взмахивать руками, когда при редких встречах с ними я буду рассказывать о жемчужном ручье, о белой реке и серой пустоши. О проводниках и тропах, о воинах и учителях. О свете и тени. О том, что можно жить не один день, а двести лет. Они будут удивляться и стараться поскорее выпроводить меня за порог, потому, что ночь для них страшна, а для меня прекрасна, потому что солнце слишком жаркое, а мне оно все го лишь выбеливает волосы. Они не хотят знать, что кроме их маленького мирка есть еще что то. Настолько великое, настолько громадное и непостижимое, что им становится просто страшно за свой маленький уютный мирок, который они могут потерять, только от одной мыли о том, что дорога гораздо длиннее их обычного похода на рынок или к бакалейщику. Да… Для того, чтобы изменить свою жизнь нужен поступок. Нужен как минимум один шаг за пределы обычного мира. Хотя бы один. Но он страшен своей непредсказуемостью. А вдруг там будет холодно или не будет еды или голодные звери окажутся на твоем пути. Все может быть. Впереди могут оказаться и звери, и враги и холодные промозглые ночи под открытым небом. И, наверное, каждый стремиться создать этот свой маленький уютный мирок, в который легко спрятаться от непогоды и темноты. Только те, кто ищет такой жизни, все-таки должны знать, что их города окружают мощные каменные стены, защищающие их от врагов и захватчиков, и эти стены созданы тяжким трудом тех, кто смотрел на звезды. Брал пергамент свинцовое стило и рисовал в своих мечтах, а потом на бараньей тонко выделанной коже, улицы, церкви, мосты и колодцы, расставлял на сторожевых башнях воинов в латах с тугим луком и тяжелыми стрелами. Пускал в дозоры крепких и зорких всадников на быстрых лошадях. Это так. Но они слышат только единственный звук. Простой и ясный. Покойный и простой, который издает колотушка ночного сторожа. — Спите, горожане! Все спокойно… Все спокойно… Все спокойно… Спите… Спите… Спите… Ваш сон будет безмятежен и сладок. Но только до той поры, пока стены вашего города крепки и надежны. Пока лучники смотрят вдаль, выслеживая врага, а дозорные объезжают все мыслимые и немыслимы подступы к цитадели.
Небо набирало темные тона, и с севера потянул холодный ветер. Резкий и злой. Он трепал мой плащ, волосы, закидывал гриву Мальвы на спину. Скоро наступит ночь. И мне, наверное, придется искать убежище. Даже здесь в черных тенях в изнанке мироздания была непогода. Шли дожди и дули промозглые злые ветры. Черные тени хотя и были антиподом мира реального, но имели почти те, же законы, какие существовали и в реальном мире. Но были серые тени. Вечный Ши не просто так дал мне коробку со светляком. Серые тени были неопределенностью. Расплывчатым и неявным сочетанием причин и следствий. В черных тенях можно было зажечь жемчуг. В серых — нет. Серые тени были заготовкой будущего сотканного из обломков прошлого, поэтому в них так легко было заблудиться и не найти дороги обратно. В серых тенях начинал свой бег жемчужный ручей. Огненные волосы и изумрудные глаза Жасмин порождали его. Серые тени были ее царством, и она была единственным созданием Терры, перед которым я был безоружен. Моя искра жизни от рождения и до последней вспышки была подвластна Жасмин. Именно этого я и боялся. Мечник, не способный противостоять обстоятельствам, врагу, противнику, кем и чем бы он ни был — плохой мечник. Жасмин не была моим противником. Пока не была. Если светляк захочет — он пропустит меня в серые тени и покажет дорогу обратно. Ши был богом, и кварцевые сады многое могли рассказать ему. Я не умел слушать кристаллы на деревьях садов Ши, поэтому не мог знать того что знает он. Я мог только предполагать, что если в моей походной сумке светляк, то мне, так или иначе придется пройти и через серые тени тоже. Что в них произойдет и, что я там должен буду сделать, я не знал. Предопределение Терры разбивалось на многие малые тропы, и я, каким бы великим ни был проводником, разумеется, не мог видеть их все. Я сокрушенно покачал головой. Очень хотелось рассмотреть хотя бы одну.
Я свернул с дороги из черного камня в густой еловый перелесок и вышел из теней. Тучи перестали быть алыми, а трава под копытами Мальвы голубой. Я легко вдохнул, набирая полную грудь воздуха, и улыбнулся. Надышаться можно только ветром. Строенные ели с широкими разлапистыми кронами давали полноценное укрытие от дождя и ветра. Мы легко уместимся в этот шалаш, построенный Террой вместе с Мальвой.
Я спешился, взял свою лошадь за повод, и мы забрались в естественное укрытие, «пол» которого был на два пальца усыпан сухими иглами. Я повесил на голову своей лошади мешок с овсом, привязал повод к толстой смолистой ветке и стал устраиваться на ночь. Разумеется, мечнику, исходившему сотни троп, не нужны были особые условия для ночлега. Я снял с Мальвы седло и переметные сумы, в которых были некоторые запасы. Попона послужит хорошей постелью, седло подушкой, а верблюжье толстое одеяло спасет от ночного холода и сырости. Я быстро обломал, стоявшее рядом умершее и засохшее дерево, разумеется, мне был нужен огонь. Я не хотел призывать Диану, и в дороге она мне был не нужна, но остановив взгляд на своем кольце, я вспомнил, как мы долгие годы спали вместе на такой, же бивуачной постели. И ничто не могло помешать, нам быть вместе. Но… Да… Я был влюблен и не видел метку Ши.
Костер никак не хотел разгораться. Он дымил. Стрелял искрами. Мальва насытилась и храпела, раскачивая головой, пытаясь сбросить торбу с головы. Ей, почему то всегда хотелось держать меня в поле своего зрения, а мешок из сурового льняного холста, наполненного овсом, мешал ей это делать.
Я убрал торбу с головы лошади и достал из переметной сумы ее любимое лакомство. Длинную
