опять начинался лес, и на противоположной опушке, прямо на границе солнца и тени, увидели яблоню, не очень большую, не очень богатую плодами, но яблок на ней все же было больше, чем могли съесть белки и олени. Медведь подошел, встал, тряхнул и это дерево — плоды застучали по земле, девочка собрала все упавшие. Несколько яблок они съели прямо на месте. Другие девочка завернула в одеяло и положила в торбу. Когда они закончили, солнце уже перевалило за полдень, и медведь вытянул голову и тело по ветру.
Готова? — спросил он у девочки.
Она кивнула, и они вдвоем углубились в лес, будто бы следуя размеченной и нахоженной тропе.
ГОРНЫЙ ХРЕБЕТ, УВЕНЧАННЫЙ ПОДСВЕЧЕННЫМИ вечерним солнцем белыми шапками, открылся им, когда они вышли из леса и остановились у реки. Шум воды они слышали, еще когда двигались через чащу, а теперь рев бежавшего перед ними потока стал таким громким, что они решили вернуться к опушке и там встать на ночлег.
Медведь пошел к омуту ловить рыбу, а девочка развела костерок. Там, у костра, после еды, она рассказала медведю, что они с отцом тоже спустились именно сюда с высоких гор, куда пришлось залезть, чтобы перебраться с западного берега реки на восточный. Хотя лето было в разгаре, отец привязал ее к себе, потому что течение оказалось очень сильным, — и то она думала, что ее унесет. Медведь ответил, что река действительно быстрая, он однажды видел, как в ней утонул медвежонок— забрел в воду неподалеку от этого места. Так что им, сказал он девочке, тоже стоило бы подняться в горы, которые впереди, вот только высокие пики все еще очень далеко, с их скоростью туда до зимы не успеть. Так что завтра они пойдут строго на север и, если не начнется снегопад, через несколько дней окажутся у пещеры, где можно укрыться.
Выходит, домой я не попаду, сказала девочка, причем это был не вопрос, она говорила тем же ровным невыразительным тоном, каким и раньше обращалась к медведю.
По эту сторону равноденствия — нет, ответил он, из-за того, что перед нами река, да и воздух делается слишком студеным.
Можно пойти по реке, пока не окажемся среди снегов, а там я сама переправлюсь, сказала девочка.
Ты сейчас переправишься там, где не могла переправиться раньше? — спросил медведь, указывая мордой на далекий хребет — от ледников отражалось солнце.
Вот, уже началось, сказал он. Поднимемся туда, где начинается лес. А там нам обоим нужно будет готовиться.
ВЕЧЕР ОКАЗАЛСЯ ХОЛОДНЕЕ ПРЕДЫДУЩЕГО, ДЕВОЧКА набросала в костер хвороста, которого вокруг лежало предостаточно, а поскольку река была совсем неподалеку от буковой рощицы, где они остановились, грохот потока звучал в ее ушах хором стольких голосов, скольких она никогда не слышала, и тогда она снова спросила медведя, как так вышло, что он умеет говорить.
Медведь поерзал, вздохнул, потом помолчал. А заговорив, поведал ей, что давным-давно все животные умели издавать звуки, при помощи которых обращались друг к другу девочка и ее отец. Но потом настало время, когда другие вроде нее перестали их слушать, вот они и утратили этот навык. Что до медведя, он выучился от матери, а та — от своей матери. Не все животные разговаривают в звуковом диапазоне, который можно расслышать, добавил он, но говорить умеют все живые существа, так что главный вопрос в том, как понять их речь.
Девочка отпила из жестяной кружки отвара сосновых иголок и задумалась над этим вопросом, а потом сказала: ей трудно поверить в то, что у всех живых существ есть потребность разговаривать.
Уж ты мне поверь, сказал медведь. Неважно, слышишь ты их или нет, а им это необходимо, как вот тебе необходим воздух, чтобы дышать.
Девочка нашла у костра удобное местечко среди переплетения старых корявых древесных корней, которые выпирали из земли, точно иссохшая рука. Она посмотрела на них при свете пламени, погладила, все глубже погружаясь в задумчивость, рассматривая, как похожи на пальцы с костяшками корни, которые ответвлялись от толстого серебристого ствола и исчезали в земле.
А деревья? — спросила она.
Деревья тоже, сказал медведь и устремил глаза вверх, в темноту среди крон этих самых буков. Деревья — великие истинные хранители леса, сказал он, таковыми они были с самого начала. В древние времена некоторые животные утверждали, что это деревья научили их говорить, потому что сами деревья не издают ни единого ненужного звука. В каждом их слове, точно в дыхании, всегда есть и добро, и смысл. Поэтому деревья — самые мудрые и сострадательные создания в лесу. Они готовы все силы положить на заботу о тех и о том, что находится под ними, — пока у них самих еще есть силы.
Сомнения девочки превратились в изумление, она подалась вперед в свете пламени и спросила медведя: а на что похожи их голоса, когда они разговаривают? Ведь не на шуршание листвы, правда?
Медведь тоже призадумался ненадолго, а потом сказал: ступай к реке. Там лежит камень, который вода обтекала так долго, что у правого берега образовался омут. Там я сегодня и ловил рыбу. Ступай послушай.
Девочка встала и пошла прочь от медведя и бука вдоль берега, вдоль самой кромки воды, отыскала камень и воронку, нагнулась ухом к воде, которая медленно кружилась вокруг камня. Она услышала бульканье и шипение, все сразу, темп его был медленнее, чем у проносившейся мимо воды, словно бы за счет глубины воду тянуло вспять. Она опустила руку в поток, будто чтобы прикоснуться к звуку, а потом вытащила, вернулась к медведю, села.
Медведь знал, что именно она услышала, а что не услышала, и, пока она сидела в молчании, рассказал ей, что голоса деревьев — это голос леса, и когда они говорят, то проявляют такое безразличие ко времени, что, чтобы выслушать один-единственный их разговор, потребуется несколько фаз луны, а на одно слово — едва ли не целая фаза. Но для них это ничем не отличается от любой истории, которую другие рассказывают, сидя по ночам возле огня: слово, произнесенное за один миг или за целую жизнь.
Тебе никогда не казалось, что деревья, которые растут на твоей горе, стали вам с отцом как бы собеседниками? — спросил медведь.
Казалось, сказала девочка и вспомнила те времена, когда была меньше и подолгу сидела одна в лесу на ковре из мха и прислушивалась к ветру. Порой ей казалось, что она слышит некий голос,
