казалось, козырь.
— Можете мне не платить, я кое-как проживу, — сказал он.
Азми встал с места и, вытянув руку в сторону двери, скомандовал:
— А ну быстро пошел отсюда!
Его жест и голос оказались настолько устрашающими, что даже члены комиссии испугались. Однако он не думал никого стращать, просто хотел прекратить эту пытку, потому что знал, что не выдержит, если горбуна, взяв за шиворот, выбросят за дверь.
После этого вынужденного перерыва, после формальных вопросов отсеялось еще несколько молодых людей. И появилась новая звезда, но на этот раз в женском воплощении. Ее ходжа заприметил, еще когда она проходила под каштанами.
— Кажется, и примадонну нашли! — не выдержав, сказал он господину Сервету.
Вблизи девушка оказалась намного красивее. Формальная часть экзамена для нее длилась намного дольше, чем для других. Она была уверена в себе. Говорила очень хорошо. Ходжа часто снимал и протирал очки, а когда девушка направилась в сторону сцены, он спросил:
— Разве есть в этом необходимость? Разрешите, пусть читает прямо здесь!
Потом вскочил на ноги, словно они у него от долгого сидения онемели и, тяжело ступая, поднялся на середину сцены и оттуда наблюдал за ее выступлением.
Отрывок, который читала девушка из «Совы», был совсем неплох. Однако всего только одно замечание газетного критика испортило все дело и погубило девушку.
— Да, надо признать, совсем даже неплоха, — произнес он. — Однако у нее желтый билет, она обычная проститутка!
Нос господина Сервета, который до этого, от радости покраснев, распустился, как цветок, как-то сразу сник и побелел…
— Не говорите так, ради Аллаха, — произнес он, заикаясь. — Что, на самом деле работает по желтому билету? Ну, тогда нам не стоит понапрасну терять время!
Газетный критик сто раз пожалел о сказанном, однако в журналистике не принято отказываться от своих слов. Поэтому он выложил все доказательства относительно профессии девушки вплоть до последнего места ее работы.
Господин Сервет посмотрел на каждого из нас, словно ища поддержки. Однако лица у нас были насуплены. Учитель, который за время ее выступления без остановки что-то записывал, положил ручку на стол.
— В таком случае давайте не будем терять время. Не так ли, господа? — произнес он.
Тогда господин Сервет, повернув голову в сторону девушки, произнес:
— Да, театр — это школа благовоспитанности…
Ничего не подозревающий ходжа, словно на церемонии бракосочетания, стал подводить девушку, закончившую читать отрывок, к столу. Однако она сразу догадалась о том, чего не смог понять он, словно почувствовала по вибрации воздуха, и выражение ее лица сразу изменилось. Остановившись у стола, она сделала вид, что собирается опять сесть на стул, однако взяла сумку и, не отвечая на слова благодарности господина Сервета, направилась к выходу.
— Что здесь происходит? — спросил ходжа, глядя на всех по очереди. — Я не понял?
Когда ему рассказали обо всем, он, чтобы о нем ничего плохого не подумали, воскликнул:
— Ах, бесстыжая девка!..
После этого стали одна за другой приходить особы женского пола, словно они захватили входные двери. У первой на голове была странная шапка, похожая на вязаный шерстяной носок, волосы собраны сзади в узел, на плечи наброшена пелерина. Одним словом, обыкновенная арапская метиска, низкого роста, с красными щеками и с довольно большим животиком. Не стесняясь, она с невинной простотой сказала нам, что приходится приемной дочерью известному адвокату.
Вторая была маленькая девушка с крохотным личиком и косыми глазами. Ее исключили из школы за то, что она осталась два раза подряд на второй год в одном и том же классе. Она говорила, будто у нее никого на этом свете нет.
Экзамен для обеих закончился очень быстро.
А для третьей — еще быстрее, потому что она внезапно забыла вторую строчку из выученного отрывка и, расплакавшись, выбежала из сада.
Вся веселость ходжи куда-то пропала. Он сидел насупившись.
— Что-то вы ничего не говорите, господин Эюп, — сказал ему господин Сервет.
— Я думаю о том, что у этих, наверное, нет желтого билета. Вот не могу никак решить, какую из них взять, — ответил он немного погодя голосом, полным сарказма.
— А я, если честно, думаю о той другой. Давайте совершим ей ритуальное омовение в Эюб Султане [57]. И пусть она покается во всех своих грехах, хотела я предложить вам. Но, к сожалению, там сегодня закрыто, — пошутила Макбуле.
Пока Макбуле говорила, мы увидели, как, совершенно не волнуясь, в сад вошла невысокого роста девушка в сером костюме и остановилась в пяти-шести шагах от стола, за которым мы сидели. На воротничке кружева, в руках кружевные перчатки и маленькая сумочка. С первого взгляда мне показалось, что она сиделка, у которой выходной.
Ходжа, тяжело вздохнув, прошептал мне на ухо:
— Еще один образец добродетели!
Начались вопросы:
— Ваше имя?
— Ремзие.
— Сколько вам лет?
— Двадцать четыре.
— Выглядите моложе!
Она, не обращая внимания на комплимент, продолжала спокойно отвечать:
— Нет, мне двадцать четыре.
В отличие от других, у нее был довольно дерзкий вид.
— Конечно же, вы образованы?
— Немного.
— Где вы учились?
— После педагогического училища немного в университете.
Господин Сервет даже присвистнул.
— Это надо не так тихо, а крича во весь голос произносить, детка!
Она и на этот раз не обратила никакого внимания на комплимент. Только стала немного раздражаться.
— Да, в вас не только добродетель, но и знания, — похвалил ходжа.
Дело принимало совершенно другой оборот. Обе стороны стали артачиться. Господин Сервет старался ее разговорить, девушка на все его вопросы отвечала односложно. Мне показалось странным такое поведение человека, который пришел на собеседование, чтобы устроиться на работу в театр.
— Сколько вы проучились в университете?
— Три года, уважаемый.
— Три года… Так это же почти законченное образование…
— Да, вроде того, уважаемый.
— Не хочу показаться нескромным, но мне очень интересно, почему вы бросили университет? Наверное, какая-то несправедливость вышла?
— Нет, уважаемый, ничего такого не было. Образование не требует большого ума… Я, как попугай, очень легко запоминаю.
— Если так, почему тогда не закончили?
— На то были причины личного характера…
Речь ее была сухой, но спокойной. Она отказалась от предложенного ей господином Серветом стула и продолжала стоять.
На этот раз в разговор вмешался учитель литературы:
— Это все хорошо, но вы, и не окончив университет, могли бы работать учительницей!
— Я работала до университета более полутора лет. Не понравилось.
Я машинально рисовал на бумаге, лежащей передо мной, непонятные рисунки. Услышав эти слова, поднял голову и внимательно посмотрел ей в лицо. После провозглашения республики профессия учителя начальных классов стала чем-то вроде табу, о ней нельзя было говорить плохо. И требовалась
