яблокомъ. Графинѣ не очень-то нравилось это баловство. На дѣвочку она не кричала, но обращалась съ ней черезчуръ ужь ровно, чтобы не сказать сухо.
Эта дѣвочка со мной только раскланивалась. Разспросить ее я не могъ ни о чемъ, да и не захотѣлъ бы, еслибъ и могъ. Но ея поразительное несходство ни съ графомъ, ни съ графиней почему-то подмывало меня. Разъ я, ни съ того, ни съ сего, остановилъ графа и спросилъ его:
— У васъ дѣтей больше не было, кромѣ Наташи?
Онъ немного поежился какъ-то и отвѣтилъ:
— Это не моя дочь.
— Какъ не ваша? схитрилъ я.
— Наташа — дочь графини отъ перваго мужа, князя Дурова.
— А! вырвалось у меня.
Стало быть, въ болтовнѣ черномазенькой была правда.
— Ау васъ не было дѣтей? продолжалъ я свой допросъ.
— Нѣтъ, не было.
Больше я не допытывался, замѣтивъ, что его сіятельству это не особенно нравится: значитъ, я дотронулся до какой-нибудь раны.
Тогда объ Дарвинѣ еще слыхомъ не слыхали, а все-таки меня очень бы заинтересовалъ вопросъ наслѣдственности, глядя на дочь графини, еслибъ законнымз ея отцемъ былъ графъ. Съ другой стороны, его особенная нѣжность съ этой дѣвочкой показалась мнѣ подозрительной. Но будь графъ ея настоящій, хотя бы и не законный отецъ, откуда-же это полнѣйшее отсутствіе сходства?
Точно помогая моему дарвиновскому любоныству, графиня сама спросила меня разъ, переходя изъ столовой въ залу:
— Кто подумаетъ, что Наташа моя дочь?
— Да, подтвердилъ я. Сходства никакого.
— Но она и на отца своего ни мало не похожа.
— На графа? спросилъ я съ намѣреніемъ.
— Нѣтъ, выговорила она сухо, на моего перваго мужа, князя Дурова.
— А! протянулъ я, и какое-то злорадное чувство защекотало меня. Я въ эту минуту не далекъ былъ отъ черномазенькой барышни. Меня это огорчило, и я до отъѣзда положительно избѣгалъ угловой комнаты, чтобы не предаваться такой суетности.
XXV.
Мнѣ оставался всего денекъ до отъѣзда восвояси. Графъ свозилъ меня въ два дома, гдѣ каждый почти день толковали объ эмансипаціи. Одинъ домъ былъ славянофильскій. Все въ немъ показалось мнѣ курьезно: и хозяинъ въ купеческихъ сапогахъ, но съ французскимъ діалектомъ, и византійскія иконы, и стулья, раскрашенныя въ русскомъ вкусѣ, и языкъ, какимъ раздобаривали промежь себя эти бары. Что они бары, какъ слѣдуетъ, хотя всѣ почти распинались за «святаго мученика», т. е. за крестьянина, въ этомъ я убѣдился въ первыя десять минутъ, какъ послушалъ ихъ бесѣды. Хоть и то хорошо было въ этомъ всеславянскомъ гнѣздѣ, что въ немъ теоретически и красно отрицали самое слово «русскій дворянинъ» и не смѣли просить личнаго выкупа. Говорили всѣ очень велерѣчиво, точно они представляютъ на сценѣ именитыхъ бояръ въ парчевыхъ шубахъ. Насчетъ «боярской думы» тоже прохаживались. Ииъ, я думаю, всего больше и хотѣлось угодить въ бояре, потому они такъ злобно и дворя" ство-то уничтожали. Каждый не прочь былъ попасть и послѣ воли въ патріархи своей волости и, разумѣется, посѣкать при случаѣ «святаго мученика».
Какой-то пьяненькій и точно юродивый господинъ, рябой, въ потертой плисовой поддевкѣ и въ очкахъ отвелъ меня въ сторонку, гдѣ была приготовлена закуска, и пропуская одну рюмочку за другой, сказалъ:
— Вы, я вижу, вновѣ. Не вѣрьте имъ, это они — зря! Я у нихъ который годъ въ услуженіи, и во-о (онъ указалъ рукой) какое мѣсто всякаго дрянца имъ пособиралъ въ деревняхъ. Они — господа расейскіе, только больше все по нѣмецкимъ книжкамъ обучались.
Разсмѣялся я этой выходкѣ, такъ она мѣтко очерчивала весь ихъ скитъ. Я даже выпилъ рюмку водки съ любителемъ спиртного въ поддевкѣ.
Возвращаясь домой, его сіятельство изволилъ разъяснить мнѣ: какіе-такіе есть въ Москвѣ славянофилы, при этомъ точно будто подсмѣивался намъ ними; но чувствовалось, что онъ ихъ побаивается и считаетъ гораздо покраснѣе, чѣмъ себя напримѣръ. Онъ у нихъ прималчивалъ и выказывалъ такую напряженность въ лицѣ, слушая мудрую бесѣду, что мнѣ его даже жалко стало.
Я только моталъ себѣ на усъ и никакихъ замѣчаній не дѣлалъ. Такъ же повелъ я себя и послѣ «засѣданія» въ другомъ, уже западническомъ домѣ, или правильнѣе — салонѣ. Тутъ хозяина я не замѣтилъ, а орудовала всѣмъ хозяйка, узколицая, смуглая, худая, нестарая дама, изъяснявшаяся одинаково свободно и по-русски, и по-французски. Она точно предсѣдательствовала въ какомъ-то комитетѣ; говорила со всѣмм присутствующими и словами, и глазами, и движеніями головы. Въ этотъ вечеръ всѣхъ занималъ пріѣзжій изъ Петербурга модный чиновникъ, очень чопорный и напряженный, большой должно быть мастеръ докладывать; изъ его доклада значилось, что тамъ, наверху, «все уже рѣшено». Много его не разспрашивали, что это «все»; но мужчины какъ будто были рады, не тому, что рѣшено, а тому, что наконецъ чѣмъ-нибудь да это кончится.
Въ сторонкѣ я и тутъ выслушалъ, но уже не характеристику хозяевъ, а разговоръ двухъ старушекъ. Одна разсказывала все о митрополитѣ: какъ онъ утромъ того дня «чувствовалъ себя прекрасно, а за чаемъ скушалъ цѣлыхъ полъ-просфиры».
Западническій домъ показалъ мнѣ то же, что и славянофильскій; но меня это ни мало не смутило. И тамъ, и тутъ, всѣ уже помирились съ фактомъ, и даже взапуски гонялись другъ съ другомъ, чтобы отличиться своей гуманностью и гражданской доблестью.
Графъ и на этотъ разъ не добился отъ меня никакихъ разсужденій. Я, кажется, ввелъ его этимъ самъ въ недоумѣніе. Вѣроятно онъ сообщилъ его женѣ.
Наканунѣ отъѣзда моего, графиня сама пригласила меня къ себѣ «въ гости», какъ она выразилась. Я ея не видалъ почти цѣлую недѣлю. Мнѣ и обѣдать не привелось дома. Я уѣзжалъ за разными закупками «въ городъ» и обѣдалъ гдѣ-нибудь въ трактирѣ, а то такъ просто «въ сундучномъ ряду» кое-чѣмъ: мозгами, ветчинкой или пирожками съ капустой и малиновымъ вареньемъ. Не скажу, чтобы я намѣренно избѣгалъ графини, но я пользовался всякимъ случаемъ пораньше уходить со двора. Мнѣ не хотѣлось провѣрять своихъ впечатлѣній. «Какова бы ни была эта барыня — мнѣ съ ней не дѣтей крестить,» — вотъ что я тогда рѣшилъ, ограждая не то свое самолюбіе, не то свою душевную свободу; можетъ быть, и то, и другое.
Графиня не стала мнѣ пенять моей дикостью. Она приняла меня съ такимъ дѣловымъ выраженіемъ лица, что я тотчасъ же подумалъ:
«Ну, рѣчь пойдетъ о хуторѣ».
XXVI.
Но я ошибся.
— Николай Иванычъ, начала она, слегка наморщивая брови, ваши симпатіи по крестьянскому дѣлу я знаю. Вы не фразеръ, и я охотно вамъ вѣрю.
Я поклонился.
— Графъ вамъ читалъ свои записки. Вы знаете теперь къ чему онъ расположенъ; но по-вашему этого мало — не такъ-ли?
Я опять молча кивнулъ головой.
