228
— А ты удивительно как умеешь оборачивать словечки, как говорит Полоний в „Гамлете“…— Ср. слова Полония Офелии в переводе А. И. Кронеберга („Гамлет“, д. 1, сц. 3):
…А Гамлету ты можешь верить вот как <…>
Не верь его словам: они обманут;
Они не то, чем кажутся снаружи,
Ходатаи преступных наслаждений,
Они звучат, как набожных обеты,
Чтоб легче обольстить.
(Шекспир. Полн. собр. драматических произведений в пер. рус. писателей. СПб., 1866. Т. 2. С. 17). Иное толкование и соотнесение см. в кн.: Matlow R. Е. The brothers Karamazov: Novelistic technique. 's-Gravenhage, 1957. P. 7–8.
C. 268–269. Хорош же твой бог, коль его создал человек по образу своему и подобию. — Ср. слова Герцена по поводу зверств помещицы Власовой, три дня избивавшей старую женщину, в результате чего та повесилась: „Хорош же ваш бог, если он установил крепостное право с пытками, убийствами и безнаказанностью“ (Колокол. 1859. № 50, „Смесь“).
Знаешь, у нас больше битье, больше розга и плеть, и это национально — это нечто уже наше и не может быть у нас отнято. — Указами императрицы Елизаветы Петровны 1753 и 1754 гг. смертная казнь была отменена. Тем не менее практически она продолжала существовать в России и позднее из-за дозволенного наказания кнутом, плетью и шпицрутенами. Это наказание битьем поражало иностранцев. А. де Кюстин пишет: „Смертная казнь не существует в России, за исключением случаев государственной измены. Однако некоторых преступников нужно отправить на тот свет. В таких случаях для того, чтобы согласовать мягкость законов с жестокостью нравов, поступают следующим образом: когда преступника приговаривают более чем к ста ударам кнута, палач, понимая, что означает такой приговор, из чувства человеколюбия убивает приговоренного третьим или четвертым ударом. Но смертная казнь отменена. Разве обманывать подобным образом закон не хуже, чем открыто провозгласить самую безудержную тиранию?“ (Кюстин де. Николаевская Россия. М., 1930. С. 138). В стихотворении А. И. Полежаева „Четыре нации“ (1827), неоднократно напечатанном в русских заграничных изданиях, поэт говорит:
…В России чтут
Царя и кнут;
В ней царь с кнутом,
Как поп с крестом…
(Полежаев А. И. Полн. собр. стихотворений. Л., 1937. С. 78–79).
…со времени религиозного движения в нашем высшем обществе. — Такое движение действительно наблюдалось уже в 70-х годах прошлого века. В связи с публичными лекциями Вл. С. Соловьева, которые привлекали многочисленную публику и которые слушал Достоевский (см.: Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 319–320, а также письмо Достоевского Н. П. Петерсону от 24 марта 1878 г.), корреспондент „Голоса“ писал: „Мы твердо убеждены, что не одно пустое любопытство привлекает толпы светских людей в аудиторию Соляного городка на лекции по вопросам религии, но также и живая потребность проводить хоть изредка время в размышлениях о предметах, глубоко затрагивающих сознание современного человека“ (Голос. 1878. 12 февр. № 43).
Есть у меня одна прелестная брошюрка, перевод с французского…— Экземпляра этой брошюры разыскать не удалось.
У Некрасова есть стихи о том, как мужик сечет лошадь кнутом по глазам, „по кротким глазам“. — Имеется в виду стихотворение Некрасова „До сумерек“ из цикла „О погоде. Уличные впечатления“ (1859), где говорится о мужике-погонщике, который жестоко бьет свою еле живую лошадь:
…Он опять по спине, по бокам,
И вперед забежав, по лопаткам
И по плачущим кротким глазам!
Стихотворение Некрасова оставило в душе Достоевского самый глубокий след, отозвавшись некоторыми мотивами еще в „Преступлении и наказании“. А. Г. Достоевская рассказывает., что весной 1880 г. в зале Благородного собрания Достоевский читал в пользу Педагогических курсов именно этот отрывок — „Сон Раскольникова о загнанной лошади“. „Впечатление было подавляющее, и я сама видела, как люди сидели, бледные от ужаса, а иные плакали. Я сама не могла удержаться от слез“ (Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 351). В „Дневнике писателя“ за 1876 г. Достоевский тоже вспоминает стихотворение Некрасова. Он говорит о том, что русские дети воспитываются, встречая отвратительные картины. „Они видят, как мужик, наложив непомерно воз, сечет свою завязшую в грязи клячу, его кормилицу, кнутом по глазам…“ Такие картины, пишет далее Достоевский, „зверят человека и действуют развратительно, особенно на детей“ (XXII, 26–27).
И вот интеллигентный образованный господин и его дама секут собственную дочку, младенца семи лет, розгами…— Имеется в виду дело С. Л. Кронеберга (Кроненберга), по поводу которого Достоевский выступил в „Дневнике писателя“ за 1876 г. (февраль, гл. 2). Некоторые детали процесса, слова и выражения, воспроизведенные и сказанные Достоевским в „Дневнике писателя“, повторены здесь Иваном.
Нанимается адвокат. — В деле Кронеберга адвокатом был B. Д. Спасович (1829–1906). Достоевский дает развернутый анализ его речи в том же февральском выпуске „Дневника писателя“ за 1876 г. (гл. 2).
Девчоночку маленькую, пятилетнюю, возненавидели отец и мать…— В письме к Н. А. Любимову от 10 мая 1879 г. Достоевский говорит о „текущем уголовном процессе“, кратко напоминая своему корреспонденту: „…всего 2 месяца назад, Мекленбург, мать, «Голос“. Как указано Л. П. Гроссманом (см.: Гроссман Л. П. Жизнь и труды… C. 280), с 20 марта 1879 г. в „Голосе“ начали публиковаться отчеты из Харькова по делу иностранцев, Евгении и Александра Брунст, обвинявшихся в истязании своей пятилетней дочери (Голос. 1879. № 79, 80, 82). Корреспондент „Голоса“ так передает заключение обвинительного акта, прочитанного в зале Харьковского окружного суда: „…обвиняются, во-первых, жена мекленбург-шверинского подданного Евгения Густавова Брунст, 30-ти лет, в том, что в течение времени с августа 1876 года по май 1878 года неоднократно наносила своей пятилетней дочери Эмилии побои руками, ремнем с железною пряжкою, палкою и т. п.; толкала ее лицом в испражнения; давала ей в недостаточном количестве пищу; все это время содержала ее в нечистоте и крайней неопрятности; заставляла ее спать одну и в пустой комнате, причем постелью для ребенка служил ящик, в котором, вследствие нечистоты, завелись клопы, и, во-вторых, мекленбург-шверинский подданный Александр Иванов Брунст, 35-ти лет, в том, что, проживая в одном доме с своею женою Евгенией и имея возможность предупредить вышеописанные деяния своей жены, тем не менее заведомо допустил ее к совершению таковых, т. е. преступлении, предусмотренном 14-ю, 1, 489-ю и 1, 492-ю ст. улож. о нак.“ („Мекленбург-шверинская мать“ // Голос. 1879, 20 марта. № 79). Соглашаясь с адвокатом, что подобные преступления совершаются не только иностранцами, корреспондент „Голоса“ припоминает и описывает подобный факт истязания пятилетней девочки ее родителями — полковником Сангайло и его женой (Голос. 1879. 23 марта. № 82).
…в Архиве“, в „Старине“, что ли…— Имеются в виду журналы: „Русский архив“ (1863–1917) — историко-литературный сборник, затем ежемесячный журнал, издававшийся при Чертковской библиотеке до 1912 г. под ред. П.И.Бартенева; „Русская старина“ (1870–1918) — ежемесячное издание, выходившее под ред. М. И.Семевского и др. В библиотеке Достоевского имелись комплекты этого журнала за 1876, 1877 и 1878 гг. (см.: Гроссман Л. П. Семинарий… С. 49). И в „Русском архиве“, и в „Русской старине“ печатались материалы по истории России преимущественно XVIII–XIX вв. Как выяснил Л. П. Гроссман, рассказ о мальчике, затравленном собаками, был помещен в „Русском вестнике“ в „Воспоминаниях крепостного“: „…у другого помещика один крестьянский мальчик зашиб по глупости камешком ногу борзой собаки из барской своры. Барин заметил это, и окружающие были принуждены назвать виновника. На следующий день барин назначил охоту. Привели на место охоты мальчика. Приказано раздеть и бежать ему нагому, а вслед за ним со всех свор пустили вдогонку собак, значит, травить его. Только борзые добегут до мальчика, понюхают и не трогают… Подоспела мать, леском обежала и ухватила свое детище в охапку. Ее оттащили в деревню и опять пустили собак! Мать помешалась, на третий день умерла.“ (Рус, вести. 1877. № 9. С. 43–44). См.: Гроссман Л. П. Последний роман Достоевского // Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. М., 1935. Т. 1. С. 36. Аналогичный рассказ („По части помещичьего псолюбия“) приведен в „Колоколе“ (1860. № 74, „Смесь“).