сказала с простодушным кокетством:
– Как я могла не воспользоваться этим счастливым случаем и не угостить моего властелина в том доме, который навсегда сохранит память об этом дне?
Король взял налитый кубок.
– Ты хочешь, чтобы я пил и ел? – воскликнул он. – Садись же к столу со мной!
– Я? Я? – сложив руки и немного отступая с выражением радости и удивления, – ответила Эсфирь, – я, самая незначительная из твоих подданных, я бы посмела? О, нет, властелин мой! Место мое у твоих ног! Слова эти она произнесла так искренне и прочувствовано, с таким выражением глаз и дрожью в голосе, что король вдруг стал серьезен. На мгновение его охватил какой-то страх. Он испугался самого себя и грозящей ему опасности. Но искушение было слишком велико, и он не мог устоять против красоты девушки и побороть впечатления, произведенные на него. Он старался обратить в шутку то, что сказал.
– Ты меня слишком хорошо угощаешь, – почти шепотом сказал он, поднося к устам кубок, – даже и у себя в замке я не нашел бы такого ужина, а в особенности таких блестящих, прелестных глаз. Не забудь, если мне здесь очень понравится, захочу опять придти, затоскую, может быть, что же тогда? Эсфирь внимательно слушала; на ее лице не было ни тени смущения.
– Вы, ваша милость, – ответила она, подумав немного, – у каждого из своих подданных, во всех своих владениях все равно, что у себя дома; что же говорить обо мне, вся жизнь которой принадлежит вам?
– А если бы королю захотелось часто бывать у вас, – возразил Казимир, – что тогда сказали бы люди про вас и про него?
Эсфирь напряженно слушала.
– О короле ничего не посмеют сказать, потому что король выше всего, что говорят, – произнесла она, – а что про меня бы ни сказали, я всем бы гордилась.
– А если б злые люди тебя назвали его… любовницей? – спросил король, краснея и следя за ней глазами.
Эсфирь не опустила глаз, а напротив, все время смотрела на короля, как бы желая ответить раньше взглядом.
– Разве не было бы счастьем и гордостью для меня, – промолвила она, понижая голос, – доставить хоть минуту забвения тому, кому обязана жизнью? Но этого не может быть, ваша милость. Никогда король-христианин не унизит себя связью с дочерью народа, обреченного на презрение и унижение.
Король взволнованный, забывшись, схватил ее руку.
– Эсфирь! – воскликнул он. – Если бы ты хотела?
Он не договорил.
– Могла бы ли я не хотеть такого счастья? – смело ответила дочь Аарона. – Я должна была бы с радостью сделать все, что бы ты мне не приказал, потому что ты мой король; но ты от меня не потребуешь того, что тебя унизит, а меня сделает несчастной. Так, мой властелин, я стала бы счастливой и в то же время несчастной, так как пришлось бы скоро потерять твою любовь. В твоих руках я стала бы игрушкой, которую потом ты бы бросил на землю, а люди начали бы ее топтать…
Казимир опустил глаза, как бы пристыженный.
– Эсфирь, – проговорил он медленно и серьезно, – говорю тебе правду: я бывал в жизни легкомыслен, влюблялся, имел связи, бросал, но никогда еще не встречал такой красоты, как твоя, такого ума и сердца. Ты как бы родилась для великой будущности. Если захочешь быть моей, всегда ею останешься. Я не связал бы ни себя, ни тебя никакой клятвой, лишь королевским словом. Впрочем, может ли такая девушка, как ты, бояться быть покинутой?
Эсфирь в первый раз в продолжение этого разговора опустила глаза; на лице ее выразилось волнение, уста двигались, не издавая звука, как будто ей не хватало сил. Затем медленно, подняв веки, она устремила как бы несколько отуманенный и влажный взор на короля.
– Государь мой, – тихо произнесла она, – не играй так жестоко сердцем твоей верной служанки. Ты смеешься надо мной, этого быть не может!
Король приподнялся с кресла и, все более волнуясь, воскликнул:
– Эсфирь, клянусь моей короной, – это не было шуткой!
Он приблизился к ней, поцеловал ее в лоб и с жаром произнес:
– Жди меня завтра, Эсфирь! Я приду один. Но никто этого не должен ни видеть, ни знать.
Девушка посмотрела на него с удивлением.
– По мне, – проговорила она спокойно, – может весь свет видеть, могут все знать; я не устыжусь своего счастья, буду им гордиться. Король мой и властелин не оттолкнет меня, не допустит, чтобы меня люди опозорили! Король задумался на минуту; растроганный и опьяненный, он подал ей руку и сказал:
– Будь верна мне – я останусь всегда для тебя таким же, как сегодня. Ты сделаешь меня счастливым.
После этих слов он молча направился к выходу, как бы под бременем тяжелых воспоминаний.
Эсфирь проводила его до дверей, поцеловала его руку и отступила, увидев Кохана, ожидающего короля. Фаворит притворился заспанным, хотя слышал сквозь стену весь разговор. Он понял, что его помощь и посредничество на сей раз не понадобятся; это увлечение короля казалось ему совершенно похожим на все прежние, которые ему пришлось видеть, и он по опыту знал, что подобные вспышки Казимира долго продолжаться не могут. Происхождение Эсфири не давало повода рассчитывать на прочность связи; правда, она превосходила всех своих предшественниц красотой и молодостью, но Рава знал, что они скоро проходят, а на ум, характер и тактичность девушки он не рассчитывал.
Казимир против своего обыкновения не стал откровенничать с ним, а спросить его Кохан не смел.
Прошло несколько дней. По городу разнеслись слухи, что у короля новая любовница, и что это еврейка.
Легко догадаться, с каким возмущением стали говорить об этом и как негодовало духовенство. Факт казался несомненным, свершившимся; о нем все говорили, передавали друг другу разные сплетни, выдавая их за достоверные известия; некоторые, однако, этому не верили. Никто никогда не видел короля приезжающим или уезжающим от Эсфири. Она сама тоже нигде не показывалась.
Однако слухи с каждым днем росли и подтверждались отчасти истинными, отчасти вымышленными рассказами. Старшие придворные, ближе стоявшие к королю, начали сильно беспокоиться. Их подбивали, чтобы они повлияли на Казимира и постарались тем или иным способом оторвать его от этой унизительной для него связи.
Но никто не решался этого сделать, так как всякий, знавший его близко, был научен опытом и убедился, что король в своей частной жизни не любил следовать чьим-либо советам. Многие нападали на Кохана, считая его виновником всего, но он клялся в противном.
Ксендз Сухвильк, узнав об этих слухах, отправился к Вержинеку.
Последний, хотя и ближе
