И вот грянул гром, началось светопреставление - Прокоп завязал. Все мы, соседи, односельчане, вначале недоверчиво посмеивались. Но Прокоп действительно совсем бросил пить. Совершенно. Он не пил месяц, второй, третий... Какая удивительная метаморфоза произошла с мужиком: он купил себе костюм, новые туфли, даже шляпу, и тогда многие вдруг вспомнили, что Прокопьев-то был когда-то инженером в совхозе. Он начал ходить каждый вечер в сельский наш Дом культуры, смотрел кино, а потом гулял по местному бродвею, всегда один, молчаливый, не похожий на себя...
Однажды, когда стояла уже осень, в дождливый мзгливый вечер редкие прохожие, заслышав недобрый голос, спешили скорей свернуть с бродвея в сторону: прямо посерёдке дороги плёлся, качаясь, Прокоп с двумя вырванными штакетинами в руках, и угрожающе матюгался. Весь уляпанный жирной осенней грязью, в смятой мокрой шляпе, с блестящими от водки или самогона глазами, он находился в своей родной стихии...
Прошло ещё какое-то время, и по воле случая мне довелось как-то разговаривать с Прокопом. Он в этот момент ещё был полутрезв, соображал, говорил связно и грустно. И никогда не забуду, как он, к разговору, вдруг выдохнул:
- Какая ж это, земляк, тоска, когда не пьёшь!..
И такой у Прокопа был в этот миг взгляд, так он скрипнул зубами, что я всем нутром понял: он живёт совершенно в другом мире и, заглянув на какое-то время в наш, видимо, ужаснулся и затосковал...
Естественно, что сухой закон, долженствующий действовать в армии в уставном порядке, на самом деле не действует. Вернее, сплошь и рядом нарушается. И что удивительно, немало ребят именно в армейские годы приучиваются не только курить, но и выпивать, хотя на гражданке ни тем, ни другим не баловались. Пример толпы заразителен, особенно для восемнадцатилетних.
Притом на психику этих мальчиков, конечно же, особенно наглядно действует пример отцов-командиров. Вот без преувеличения: если взять объём спиртного, употреблённого за год личным составом нашей части от последнего рядового до подполковника Собакина, и в одну какую-нибудь гигантскую бутыль слить, так сказать, командирскую долю, а в другую - сапёрскую, то, ей-Богу, уровень сивушной жидкости в бутылях окажется по крайней мере одинаковым, словно это сообщающиеся сосуды. А ведь командиров-то и числом помене...
Я уже упоминал об откровенных алкашах - старлее Наседкине и прапоре Уткине. Ещё чище их был майор Синицын, одно время возглавлявший штаб нашего полка. Потом, правда, за беспробудное пьянство его с должности сняли, понизили в звании и перевели куда-то в другие ещё более отдалённые места. Сгорел в свое время и Чао, тоже перевернул свою карьеру в обратную сторону. Кстати, они с Синицыным в основном на пару и бражничали или в штабе, или в канцелярии нашей роты.
Да, и майор, и старлей были всё же осажены, приструнены, но они уж чересчур обнаглели, перешли все и всяческие границы приличия. Бывали случаи, когда Наседкин утром на построении части, опохмелившийся, в тёмных очках, скрывающих следы вчерашней драки с рассвирепевшей супругой (подробности его семейной жизни были всему полку известны), нахально представал пред очи тогда уже полковника - Собакина, и тот, с присущим ему педагогическим тактом, перед всем личным составом, наслаждающимся ситуацией, рявкал на командира 5-й роты:
- Опять?! Опять, товарищ старший лейтенант? Кругом! Привести себя в порядок! Даю один час времени! В следующий раз - погоны сдеру к чёртовой матери!..
Пока полковник Мопс, побагровев, кричит, визжит и топает ногами, многие из нас вспоминают, как Собакин обмывал третью звезду на погонах. Из единственного ресторана города его многопудовую тушу после банкета выносили в машину четверо солдат-водителей с офицерских персоналок. Упился он от радости вусмерть. Да и то! Было известно, что полковничьи погоны и смушковая папаха года полтора хранились у Собакина в служебном сейфе, и его не раз заставали перед зеркалом, примеривающим данные символы мечты, видимо, всей жизни этого солдафона.
Так вот, многие другие офицеры и прапорщики (я уж не говорю о сержантах и старшинах) пили не так нагло, но тоже довольно регулярно и по крайней мере нас, рядового состава, особо не стеснялись. Да и чем ещё оставалось заниматься офицерам в этом Богом забытом городке, где имелся на полсотни тысяч человек один кинотеатришко, один Дом культуры и - всё. Ни парков, ни скверов, ни стадиона, ни речки, ни леса - одни бетонные коробки и тоскливый воющий ветер круглый год. Тем более - я вроде бы не упоминал? - места вокруг вообще были гнилые: то ли кислорода в воздухе не хватало, то ли, наоборот, какого-нибудь хлора имелось в избытке, только бешеные деньги и гражданским, и кадровым военным (да, сравнительно, и нам, сапёрам, тоже) платили за транжиримое здоровье. Тут поневоле запьёшь. Вообще мне кажется, что со временем этот городок сопьётся весь, полностью и окончательно.
Альтернативы нет.
Конечно же, воспитательные меры, предпринимаемые офицерами и старшинами во главе с командиром части по искоренению даже не употребления, а хотя бы злоупотребления живительного эликсира тотального успеха не приносили. Стройбат пил. И пил крепко. В связи с этим происходили всякие случаи, истории, происшествия.
Вот один пример. Однажды в глухой октябрьский вечер, довольно поздно, уже после отбоя, примерно около 23-х часов из окна каптёрки первой роты, а это третий этаж, вылетел военный строитель Юрьев и грохнулся плашмя на плац. Его с десятком переломов, без сознания, но всё же живого сразу утартали в госпиталь, а у нас началась весёленькая ночь. Выстроили по тревоге весь полк, провели большой шмон по казармам. Так в общем-то толком и не разобрались, кто и за что выкинул беднягу Юрьева с третьего этажа, только стало известно, что в 1-й роте после отбоя завертелась грандиозная пьянка. Дембеля отмечали чей-то день рождения и своё скорое увольнение в запас, под одной из коек проверяющие обнаружили почти уже опустошённый ящик дешёвого портвейна в огнетушителях - восьмисотграммовых бутылях.
Вспоминается и другой случай, ещё более шумный. Это произошло уже под конец службы моего призыва. В очередной раз сменился в роте старшина. Пришёл только-только кончивший школу прапорщиков некий Крутов, отслуживший перед этим срочную в нашем полку. Кое-какие замашки дедовские, видимо, в крови и остались.
Раз я возвращался со второй смены в часть. Миновал КПП, иду, зеваю, сейчас, думаю, быстренько отмечусь в штабе и задам храповицкого. И вдруг наблюдаю совершенно дикую, фантастическую, немыслимую картину: из крайнего подъезда, то есть из казармы моей 5-й роты, стремглав выбегают сапёры в нижнем белье (и это в октябре!), с табуретками в руках и мчатся куда-то по плацу. Сгоряча я несуразно подумал, что где-то крутят страшно интересное кино, ведь только в этом случае мы бегали к экрану со своими табуретками (летом фильмы крутили у нас на улице), но довольно быстро сообразил, что в октябре в полпервого ночи и в кальсонах на киносеансы не бегают.
Всё разъяснилось, когда я сунулся было в штаб - там на площадке второго этажа перед столом дежурного по части клубился шум и гам сражения, летали табуретки, лилась горячая кровь. Я увидел, как наш старшина Крутов, прячась за спину дежурного лейтенанта, отчаянно накручивает телефон, пытаясь дозвониться до комендатуры. Другой прапорщик, старшина 2-й роты и приятель Крутова, здоровенный бугай, с хрипом отбивается от десятка сапёров из нашей роты, а внизу с весьма большим интересом за битвой гладиаторов наблюдают зрители, как и я, вернувшиеся второсменщики.
Что же на этот раз произошло? Крутов крепко подпил с этим своим сотоварищем и коллегой, и в полночь они зачем-то стали поднимать сапёра, скорей всего, задумали послать его на кухню за закуской. Но на беду свою наткнулись на армянина, притом уже черпака. Тот отбрыкнулся. Крутов, если б по трезвянке, то вспомнил бы, что, во-первых, он старшина, отец роты, а во-вторых, что армяне друг за дружку горой стоят. Но он находился здорово-таки подшофе и, не медля ни секунды, долбанул воина кулаком по голове. Моментально подскочил Салварян, уже дембель, сержант, и пхнул прапора довольно сильно в грудь. Тогда приятель Крутова вздохнул, размахнулся и ахнул Салваряна в ухо. Тот перевернулся. Вот тут-то спрыгнули с постелей ещё несколько армян и схватились за табуреты. Прапорщики, видя такой поворот дела, забыли враз про командирский форс, свой пьяный кураж и вприпрыжку помчались искать защиты в штаб. Сапёры, разгорячась, за ними. В этот кульминационный момент я и застал действо...
Бугаистому собутыльнику Крутова все-таки сумели пробить голову табуреткой, не очень сильно, но крови нахлестало порядочно. И всё же окончательная виктория в этой баталии осталась за прапорами. Приехал усиленный патруль из комендатуры во главе также с прапором. Инцидент углублять не стали, решили замять по горячим следам: всю роту выстроили в проходе, Крутов, успевший ещё подбалдеть, прошёлся вдоль него и въехал под дыхало или чкнул в шар кулаком каждому, кого посчитал оборзевшим.
