Изо дня в день солдату лопата, офицеру военторг. Одним пощупать и согреть ся, другим согреться и прикупить. Сладка конфета... Изо дня в день обрывает все и ставит всему точку совестьчаяние, но последние полгода я не ходил ни на одно.
Андрус говорил, что без меня даже Гек скучал, но это он мне льстил, чтобы я его весь бразильский кофе не съел, пока он в лагере выясняет тему очередных политзанятий.
Щедрость военторга в отношении двухгодичника была ограничена двумя банками. Черный кофе для прибалта как черный гуталин для полковничьих сапог, поэтому изо дня в день я пил бразильский кофе. Когда Андрус возвращался из лагеря, я встречал его всегда одним вопросом:
- Меня завтра не расстреляют из-за отсутствия на совестьчаянии? - после че го он сильно злился. Андрус скидывал афганский бушлат и резко спрашивал:
- Бульки купил? - Булку купил, - отвечал я тихо, долго помешивая сахар в своей чашке. За кофе Андрус рассказывал о том, что произошло в лагере. Через две-три минуты на наш обоюдный смех собирался весь этаж. Более десятка двух годюшников сползалось на эти рассказы. Уродливая глупость не имела в нашем лагере границ. Многое из лагерной жизни забылось, но особо уродливое останет ся с нами навсегда. Состояние полного отсутствия хоть какой-нибудь деятель ности приводило наших командиров в состояние полковничьего маразма. В лагер ной системе это заболевание перешло в ранг эпидемии, с которой никто не бо ролся. Один Андрус занимался вечерами диагностикой.
- Сегодня после обеда построил полковник мою учебную роту, - пробился его голос из общего шума. В такие моменты все с ударом ставили свои граненые ста каны на тараканов, а потом с вниманием слушали. Уцелевшие тараканы не разбе гались по углам, видимо, они знали, что все равно на всех их стаканов не хва тит, а поэтому и они с вниманием слушали, шевеля усами.
- Приказ полковника был краток: "Вечером убыть в Большой Ерогодский Починок со всем личным составом роты", - название населенного пункта рассмешило всех, кроме маленького полковника, сидящего передо мной.
- Починок был настолько Большой, что он требовал нашего участия, - продол жал Андрус. - Однако оказалось, что на ГСМ нет горючего, и командир учебной роты доложил об этом полковнику, на что тот ответил: "Убыть вечером в Большой Ерогодский Починок хоть на кую боком! Вы меня поняли, капитан?"
После этих слов Андруса все узнали, о ком идет речь. Многие подумали, что на этом рассказ закончился и потянулись к стаканам, но Андрус продолжил:
- Как это "на кую боком?" - я обратил внимание на "полковника" - Мимо шла и наша гордость: "В армии любят и кормят по-настоящему". - "Не знаю", ответил мне ротный. "Спроси у нее, она даже справку старшего водителя имеет", - и я спросил.
- На кую боком - это как? - О, моя амазонка! - воскликнул Андрус. Смех при сутствующих покачнул горлышки опустевших бутылок, только мой "полковник" мол чал. То-ли он водки перебрал, то-ли сливочным маслом обожрался. Терпеть этого больше было нельзя, и я воткнул в него свой стакан.
- Аксенова надо все-таки читать, товарищ "полковник", - сказал я, но он уже этого не слышал.
Расходились поздним вечером. Андрус после ухода солнца к врагам, исполняет свой священный ритуал. На календаре появлялся еще один четкий черный крест. "Кладбище" все больше и больше пожирало девяностый год. Разные характеры, разные символы. Кресты Андруса дублировались моими галочками. Как-то их мно гочисленная стая перенесла меня в наряд. Начальником караула я заступил уже не в первый раз. Вологодский конвой шутить не любит. Не миновала и меня эта участь. Суточный наряд на плацу. Внимание дежурного по бригаде и всех уже бы ло сосредоточено на оркестре, состоящем из двух солдат. Оркестр молчал и дер жал музыкальные инструменты в руках, как лопаты.
- Почему не играете? - спросил дежурный по бригаде. - Мы не умеем, - отве тил один из солдат. - Играйте, что умеете, - скомандовал дежурный, после чего - пу, ру, пу, ту, пу, - пропела труба, а барабан тихо сказал: "БАМ".
Эта музыкальная импровизация рассеяла всех по лагерю. В углу караульного помещения меня дожидался старый топчан. Вологодский конвой новых времен ус нул, как всегда, рано. Разбудил всех утром голос какого-то майора, который инструктировал моих дневальных.
- Вы знаете, почему нельзя пить до двадцати одного года? - спросил майор у солдат. На подавленных молодых ребят я смотрел из-под шинели.
- Я вам могу объяснить. Государство считает вас уродами, но не говорит вам этого, потому что оно государство. Так вот вам пить нельзя до двадцать одного года потому что вы уроды. Вы теперь знаете, почему вам пить нельзя, товарищи солдаты? - опять спросил майор.
- Так точно, - ответил один из солдат, остальные, понурив головы, молчали. Через некоторое время караульное помещение покинули просветленные солдаты и их "просветитель". Наряд кончился, как всегда двумя галочками в календаре, но птицы-то были непростые. Принесли они мне вшей, куда только можно. Андрус уз нал новое слово и усиленно его пытался запомнить.
- Вши, вжи, вожик, - бубнил он рассматривая паразита. Паразиты делали свое дело, но и неумолимый бег времени все больше поднимал солнечный шар над гори зонтом. Последние месяцы лагерной жизни - тягостное ожидание конца. Календа ри, висящие над кроватью Андруса, возвестили о переходе заветного рубежа. Се мисотый Черный крест прижался к своим собратьям с равнением на освобождение. На огромном кладбище нашей судьбы были разные кресты. Вот, как сейчас, высит ся крест, напоминающий Андреевскую ночь и многочасовое стояние бригады на плацу перед трупом солдата. Вот знаменательный крест, крест выброски группы захвата на станцию Рыбкино. Именно с него началась лагерная жизнь. Вот крест поменьше, когда я свалился от дизентерии на госпитальную койку. Я часто спра шивал Андруса: "Почему этот эпизод лагерной жизни увеличил размеры креста на его календаре?" Он так и не ответил на мой вопрос. Теперь, наверное, не отве тит никогда. Очень уж ему хотелось все забыть в последние дни.
Календари Андрус сжег в последний день своего пребывания в России. Когда они горели, мое внимание привлек 1989 год. Огромное черное полотнище с огром ным крестом посередине - это был день гибели Рихарда, охваченный по краям кроваво-красными языками пламени, изгибался у наших ног несколько секунд, а потом все превратилось в пепел. Пройдут годы, многое забудется. Мы потеряли друг друга, но крест, охваченный пламенем, останется в памяти каждого из нас.
Рядом горело полотнище девяностого года. Маленькие рядовые крестики быстро свернулись в трубочку и рассыпались через мгновение. Ничто и никто не смогли увеличить размеры крестов в последние полгода лагерной жизни. Ни Гек, отло вивший солдата, который побрызгал на вождя у бригадного клуба. Любил наш ма йор дрыновать виновного солдата. Хотя вина его была только в том, что в бес форменном пятне на ДСП, он не разглядел вождя, потому и побрызгал. Ни преста релый генерал, баллотирующийся в депутаты России со своей программой, не смогли увеличить размеры креста, но генеральская программа мне запомнилась. Генерал сказал:
- Оно мое доверенное лицо обо мне уже все рассказало, расскажу о своей программе. Основными пунктами ее является:
- социализм - демократия - ускорение,
Читал с листа престарелый делегат без особого ускорения, уверенный в себе. Моя соседка "В армии любят и кормят по-настоящему" вдруг закричала: " Танчи давай!" Танцев не было. Делегат не прошел. Времена были уже не те.
Долгожданный день. Приказом 061 от тридцать первого мая уволить в запас по статье N 70 п.А. с огромным перечнем имен. Отбывание первого срока не осво бождает от второго. Одним словом, в запас.
Эдуард не мог сдержать слез, когда оформлял документы. Я от радости разор вал и сжег все, что было цвета хаки, хотя прожил в лагере почти целый месяц. Все покинули дороги Нечерноземья в середине июня, я же был еще что-то должен. Оказалось, что к двум годам лагеря, я по той же статье был должен два флакона водки.
Пришел и мой срок. Последний ушел из лагеря последним. На поле чудес не удержался и оглянулся назад. Увидел я, как закатился красный солнца шар за лагерной колючей проволокой, впереди были люди, а над головой, как и прежде
Н Е Б О Р О С С И И.
-1 августа 1991 год
