врезалось авто и отбросило их по сторонам. От них отделились какие-то тени, и мгновение назад бывшие весьма свирепыми собаки, повизгивая, кинулись врассыпную. А из появившегося авто выскочил Женька и, подхватив на руки моё истерзанное и измождённое тело, бережно уложил меня на заднее сиденье.
Но я уже слушал поющую тишину.
***
Потом долго сидел в очереди, вернее, стоял – там все стояли, и негде было присесть. Но я думал только о том, что ожидаю своей очереди. И простоял там не один день. Лишь по ночам ложился и лежал на полу. Дни уходили на ожидание. А ночью лень было подняться, чтобы осмотреться и узнать, где нахожусь. Впрочем, ничто не мешало мне думать.
Скорей всего это была церковь. На стенах висели лики – всё, что мог разглядеть ночью. А днём толпились люди – они всегда проходили вперёд. Так повторялось изо дня в день. Молодой священник с пухлыми щеками и глазами навыкате выслушивал их и накладывал на головы епитрахиль. Меня он, конечно, не замечал, что немудрено – ведь он был обычный, как и все, заходившие в храм. Но однажды молодой вдруг исчез и на его месте оказался старый, который и обратил на меня внимание. Я подошёл к аналою, и тотчас все остальные пропали из вида, церковь словно опустела и мы остались вдвоём.
Он сосредоточенно молчал, и я не произносил ни слова. Казалось, так мы простояли несколько дней и ночей. Он будто сканировал меня своим молчанием, а я, понимая это, не чувствовал даже потребности что-либо говорить. И всё же сказал первое, что пришло на ум:
– Это ваш голос я слышал там?
– Моё место здесь, – коротко ответил старец.
– А где моё? – спросил я.
– Выбирай, – усмехнувшись в длиннющую седую бороду, священник огляделся по сторонам.
И добавил:
– Только сначала избавься от этого – Стёпы. У каждого своя дорога.
– И что мне делать? – осмелился поинтересоваться я.
– Прислушиваться. Чтобы не задавать ненужных вопросов. Прежде всего, научиться вниманию.
Когда старец исчез, вокруг снова стало суматошно. Я стоял, склонившись над аналоем. Священник снял с моей головы епитрахиль. Поднявшись, увидел перед собой пухлое лицо с глазами навыкате. Батюшка, не мешкая, обратился с напутственной речью:
– Да-а… Вы много рассказали о себе… как бы сказать… интересного. – Молодой священник ещё больше выпучил на меня глаза. – Вы, Степан, за свои не так уж много лет умудрились прожить целую непростую, я бы сказал, жизнь. Но ничего – Бог милостив, Бог милостив. Вы – как тот некий раб Божий Стефан, о котором читаем мы в акафисте перед иконой Божией Матери «Неупиваемая чаша»… Да-да, та самая, на написание которой вы внесли пожертвование… Это, кстати, наша храмовая икона… Вон она, на иконостасе, справа от Царских врат…
Батюшка кивнул в сторону алтаря.
– Или благоразумный разбойник, – продолжил он. – Да. Он первым был принят в рай… Знаете, Стефан… Можно я вас буду называть Стефаном?.. Это ведь так символично! Хм, раб Божий Стефан, раскаявшийся грешник, пожертвовал храму икону "Неупиваемая чаша"!.. Да-с… Но… Позвольте вас попросить. Видите вон ту примечательную группу людей?
Священник кивнул, указав мне на явно блатную компанию не очень трезвых парней, небрежно расположившихся неровным кругом прямо посередине храма и вальяжно в голос разговаривавших между собой.
– Осмелюсь предположить, – вновь заговорил батюшка, – что ваши друзья не вполне осознают, где находятся. Особенно один, вон тот, в расстёгнутом пальто… Согласитесь, дорогой, что с калашом за пазухой, в храме… как-то… Простите, но всё время, пока вас исповедовал, я вынужден был пристально наблюдать за ним, как бы он чего здесь не сотворил. Так что вы, может быть, подойдёте, объясните ему, да и всем им, где же они всё-таки находятся.
Пребывая под впечатлением от встречи с седовласым старцем, я недоумевал, о чём столь странные речи и почему молодой батюшка говорит это именно мне да к тому же, несомненно, ещё и видит меня. Осмотревшись, увидел себя в прежнем облике, в котором совсем недавно меня никто из присутствовавших там, а также, заходивших и выходивших, не видел, так как доселе я и был ни для кого из людей невидим. Но, вместе с тем, понимая теперь, что снова стал видимым, я чувствовал, что видят меня в каком-то ином облике. И, усмотрев в этом некую закономерность, – тем более что давно уже привык ничему не удивляться – я развернулся и уверенно подошёл к нагловато ведущим себя парням.
– О, Стёпа! Ты? – обратился ко мне один из компании. – Ты, это, давно откинулся?
– Стёпа?! – удивленно вытаращился на меня другой. – А я слыхал, что ты – того… Ну… Да мало ли что напи… ой, прости, Господи! – парень неправильно перекрестился, чуть не выронив из-за пазухи автомат. – Ну, в общем, здорОво, братан…
– Видите икону? – перебил я и указал на иконостас. – Место, где вы стоите, освящено в честь этой иконы… Так что…
Ребята вдруг наперебой принялись оправдываться:
– А чё, Стёп?..
– Чё, правда, что ли?..
– А чё за икона?..
– Да мы ничё…
– Ты чё, Стёп, в святоши заделался?..
– А ты чё, с дуба рухнул, с кем говоришь, а?! – к репликам прибавились подзатыльники.
– Да мы щас, только, это, помолимся…
– Вот!..
– Да!..
– Да, помолиться, это, зашли…
– Не, Стёпа, правда… Отвечаю!..
– Понял!..
– Понял… Не, сразу бы сказал… Всё, братаны, сваливаем.
Один, что с калашом, кинулся было на колени:
– Я благословение попросить… На дело… Вы чё, мужики?!
Остальные схватили его за шкирку. Один отнял у него оружие. И, волоча приятеля за собой, кореша ретировались и тотчас покинули церковь.
Я вышел на крыльцо. На крыльце повстречался с парой, мужчина и женщина поднимались по ступенькам.
– Добрый день, Степан, – поздоровалась женщина.
Это оказалась дама из гаража. Мимо прошёл мой шеф. Мельком взглянув на меня, приветственно кивнул головой, и мы наскоро обменялись рукопожатиями. Я сразу же признал тот самый костюм и то самое пальто, надетое на нём нараспашку, в которых я путешествовал до Питера.
– Добрый, – ответил я задержавшейся на мгновение женщине.
Ещё раз осмотрев себя, вспомнил и тот облик, в каком некогда появился у полуразрушенной церкви. Как же выглядел Степан, за которого меня только что приняли, мне оставалось лишь предполагать. Вдалеке заметил старого знакомца – старосту Сергея
