никогда и не был отдельной особью в ряду других чуждых тебе особей, а скорее являлся частью, так сказать, особым отделом внутри еще большего организма — необозримо гигантской твари или даже творения, которое включает в себя не только подвиды и виды, подотряды и отряды, подклассы и классы, но и вообще все макро- и микроорганизмы, причем не обязательно живые. Ты представил себя внутри эдакой огромной плавучей матрешки, участвующей в бесконечной mise еп abîme cétacée et microbienne. Ты осознал себя внутренним телом другого тела, которое, в свою очередь, является внутренним телом другого тела, которое, в свою очередь… и все вы, твари, вольно плаваете внутри чрев других вольно плавающих тварей, и так, возможно, до бесконечности. И в тебе плавает не меньше гниющих и смердящих особей, чем вокруг тебя. Ты понял, что осознал себя.
Это осознание изменило ход твоих мыслей, но не наполнило тебя ни гордостью, ни удовлетворением. Оно не сделало тебя счастливым. Понимание вообще еще никогда никого не обрекало на счастье. Понимание того, что мир стоит на трех огромных китах или состоит из китов разного размера, находящихся друг в друге, — ну как оно может осчастливить? Да еще тебя? Будь ты микроб, насилующий другой микроб, или вирус, мечтающий отдаться всем вирусам мира, любое понимание, вне зависимости от условностей и сравнений, имеет очень сложные отношения с любыми чувствами и состояниями, а со счастьем — в особенности. Чрезмерное размышление и излишнее понимание, как известно, радость не порождают. Чем больше размышляешь, тем больше понимаешь и тем меньше радуешься. Из этого иногда делают не совсем корректный вывод: следует как можно меньше размышлять и, следовательно, как можно меньше понимать, а лучше даже вообще никогда не размышлять и ничего не понимать, и равняться, так сказать, даже не на животную, а на растительную жизнь, которая одна лишь способна скорбь вселенскую преуменьшить. Ничуть не умаляя овощное существование и его способность преуменьшать скорбь, уместно все же усомниться в счастье овоща, даже если он смердит меньше, чем человек. Вряд ли кто-нибудь задумывался о чувствах и переживаниях тыквы. Или репы. Представить себя в виде свеклы, плавающей и страждущей внутри другой свеклы, которая, в свою очередь… Брр… Все живые, все теплые, все плавают и страждут, все гниют и смердят… И все чувствуют! А эти фиолетовые волоски, что шевелятся так омерзительно?! А чернеющие на срезе шанкры и язвы?! Это растительное уродство, на наш взгляд, совершенно несовместимо с мышлением. Но ведь допускается, что мыслит какой-то тростник…
Что между ними общего? Ты долго думал и угадал. Чувствующая свекла и мыслящий тростник имеют одно связующее звено, место схождения на почве корысти, а именно — сельскохозяйственный результат, выражающийся в извлечении сахара. На сахаре (не обязательно в крови или в моче) мысль и чувства примиряются, а противоречия как бы сглаживаются… Хотя направление мыслей в сторону противоречивой растительности и сельскохозяйственной сахарности должно любого мыслителя озадачивать и обескураживать, особенно когда речь идет о счастье.
Однако почему-то не озадачивает и не обескураживает.
Некоторые считают, что счастье — это когда тебя понимают, то есть когда понимаешь вовсе не ты, а наоборот, понимают тебя. Следуя этой бессмысленной логике, ты, окончательно понятый и ничего не понимающий организм, распластанный под микроскопом понимающего организма, должен быть счастлив по определению. Ты не понимаешь империю, она понимает тебя: уже само осознание собственной понятности вкупе с распластанностью под микроскопом должно переполнять тебя счастьем. Хм… Но как распластанный может быть счастливым? Да и как понимающий организм империи сумеет рассмотреть под микроскопом тебя и другие непонимающие организмы, если и ты и они, все вы находитесь внутри нее? Какими особыми органами он должен рассматривать, если все органы гниют и смердят одинаково? Ты уже понял: положение рассматриваемого под микроскопом не принесет счастья. Счастье понимаемой свеклы — это несусветная чушь.
Хотя, возможно, имеется в виду другая комбинация: все за всеми наблюдают в микроскопы, все всех понимают и от этого понимания становятся невообразимо счастливыми. Но как одна часть может понять все другие части, то есть совокупность частей, то есть общее и целое, если она не способна понять самую себя, частное и отдельное? С одинаковым успехом свекла будет смотреть в телескоп на внешние звезды и через микроскоп на внутренний тростник…
Ты уже понял, что счастья она не испытает. Счастье понимающей свеклы — это невообразимая ахинея.
Можно фантазировать до бесконечности, представляя себе кита, по горло напичканного свеклами, или свеклу, до хруста распираемую китами, или даже тростник с циркулирующими внутри микроскопами, причем для производства подобных сюрреалистических образов совсем не нужно употреблять стимулирующие средства и психотропные препараты. Хотя непонятно, какое отношение сюрреализм имеет к счастью или хотя бы к пониманию. Сюрреализм — это скорее когда не понимают, причем не только потребители, но и сами производители, из чего иногда выводится довольно тривиальная закономерность: чем больше организмы производят и потребляют, тем меньше задумываются и понимают; чем больше рассматривают в микроскопы, тем меньше едят свеклы, а также витаминизированной капусты, моркови и редьки…
Меньше патетики, меньше сюрреализма, больше внимания к физиологическим потребностям и сознательному производству. Вместо того чтобы тщетно выяснять далекие и абстрактные перспективы, грезить о шести мандаринах или трех апельсинах, быть может, следует сначала разобраться с близкими и конкретными свеклами и тростниками? Как понять широту земли, высоту неба, глубину моря, если не понимаешь себя самого (ты ведь и сам часто рассматриваешь себя в микроскоп и видишь не то песок на ветру, не то дерьмо в проруби)? Пойми свою внутреннюю организацию и не думай о счастье (так, по крайней мере, сформулирован один из тезисов некогда существовавшего общества по изучению поэтизированного язычества).
Все же весьма странно, что ты начал с неопределенной смерти абстрактной империи, а закончил ограниченной жизнью конкретной свеклы. Быть может, интересна не гниющая империя и не протухающая свекла, а то, что их объединяет? Что же все-таки их объединяет? Органическая природа, обусловливающая их гнилую жизнь и тухлую смерть? Сходство натуралистических и сюрреалистических метафор? Патологическая неспособность их внешних и внутренних органов к рефлексии? Тупая надменность? Смердящая претенциозность? Фи. Хм… Об этом стоит подумать. Это стоит понять. И, возможно, это даже следует понимать, хотя не очень понятно, что именно делать, чтобы это понять. Быть может, достаточно просто задуматься.
Если задуматься,
