его тошнит. Отягчающее обстоятельство – Антуан опубликовал свои откровения, к тому же замечен в сотрудничестве с влиятельными французскими кругами. Дяди и кузены перестали с ним разговаривать, он не ладит с братьями и сестрами, за исключением младшенькой – Алисы. Она-то всегда была самой нежной из всех. И единственной, кто знаком с Пьером – мужчиной, которого он любит.
– А у тебя как? – мягко интересуется Антуан.
– У меня? Да ничего. Работаю, – отвечает она, поправляя в камине последнее полено.
– Приезжай в Париж. Я скучаю по тебе.
– Скоро. Вот скажи мне, как добрый католик, – зачем Иисус воскресил Лазаря.
– Гм… Думаю, чтобы набить себе цену.
– По катехизису у тебя была двойка, да?
Она слышит его смех.
Отключившись, она смотрит, как догорает огонь. Спрашивает себя: а не знакомству ли с Антуаном она обязана своим призванием следовательницы. Она ведь и сама «навозница» – разве нет? Ее бывшая свекровь была бы такого мнения.
Она включает компьютер, ищет место в Евангелии от Иоанна, где говорится о воскрешении Лазаря. Комментатор подчеркивает, что Христос плачет. Он явился слишком поздно, чтобы спасти Лазаря. Это на его совести. Его другу пришлось умереть для того, чтобы он смог вытащить его из могилы, дабы слава его воссияла над всей толпой. И все-таки он плачет, ибо знает, что из этого путешествия не возвращаются.
Он велит открыть пещеру. Громким голосом взывает: «Иди вон!» Пошатывающийся Лазарь выходит на свет. Его тело по рукам и ногам обвито погребальными пеленами. Христос приказывает собравшимся: «Развяжите его, и пусть идет». Он вырывает его у смерти, но это отравленный подарок. Привидение, наводящее ужас на живых. Некоторые призывают убить его. Ему приходится оставить этот край, свою родную землю. Он больше нигде не будет у себя дома.
Что он содеял со своей второй жизнью? Дожил ее как шанс или как проклятие?
Громоздя одну гипотезу на другую, она засыпает. Ветка все стучит в окно спальни – настойчиво, будто напоминает, что она забыла о чем-то или о ком-то.
У Мириам и Бенжамена Глэзеров – родителей Тоби – царит вечный и веселый беспорядок. В это воскресенье по всей кухне разносится стойкий аромат еды, а младшие дети свирепо выколачивают из пианино прелюдию Шопена.
– Угомонитесь хоть на минутку, дайте нормально встретить гостью! – рычит Мириам. – У нее из-за вас перепонки лопнут. Слишком уж много фальшивишь, Сигалит. Пойдите поздоровайтесь с Ирен.
К ней бегут обниматься трое взлохмаченных детей, и не хватало еще, чтобы ее со всего разбегу повалил большой лабрадор с медового цвета шерстью. Сигалит – она самая непосредственная – сразу ведет ее за ручку в гостиную. После долгой одинокой дороги по вымокшему лесу она просто тает от такой нежности. С того дня как она познакомилась с Мириам в детском саду, куда обе привели детей, Глэзеры – ее любимая семья. Она видится с ними почти каждую неделю. Ханно иногда остается у них на выходные и сопровождает Мириам с детьми в синагогу. Когда ему было семь лет, выпавшая из его ранца кипа вызвала дипломатический скандал с родителями Вильгельма. Они заподозрили, что Ирен задумала обратить их внука в другую веру. Ханно в этой психодраме ничего не понял, но урок для себя извлек: в семье отца о Глэзерах лучше не упоминать. С тех пор он разделяет две своих жизни. Ей совершенно неизвестно, какой он там, у Вильгельма. Может, совсем другой?
Она смотрит на этих детей, что галдят и шумно ссорятся, не зная стратегий избегания тем и конфликтов лояльности. Ее сыну не суждено было познать райского быта счастливых родителей, живущих под одной крышей. От этого он становится слабее или сильнее?
Ей нравится взгляд, которым Бенжамен смотрит на Мириам. Нежность ее прикосновений к нему. Веселый хохот, которым они встречают взаимные капризы. Они очень разные – и по характеру, и по культуре. Мириам – уроженка Средиземноморья и глубоко верующая, она привязана к ритуалам и атрибутике. Бенжамен, пламенный сторонник Европы и светскости, охотно принимает религиозность и фанатичную веру. Сам он не обрезанный, хотя и позволил подвергнуть обряду сыновей. Разрешает Мириам водить их в синагогу, но каждую неделю вспыхивает настоящая битва, чтобы заставить его соблюдать шаббат.
– Живет, вечно уставившись в ноутбук, – стонет его жена. – Хорошенький пример для детей! А ведь шаббат – это так прекрасно. Побыть целиком и полностью с теми, кого любишь, принять этот день как праздник…
– Да, но ведь разрешается его не соблюдать, если речь о спасении жизней, – отвечает Бенжамен, наполняя бокалы.
– Так ты жизни спасаешь, сидя в Твиттере? А вообще, это я бы поняла, – подтрунивает Мириам. – Вот, Ирен, уж тебе-то тут нечего объяснять. Жизненно необходимо время от времени отключаться.
Какое счастье, что Ханно здесь нет – он бы сразу встрепенулся: «Это вы про мою мать – отключаться? Да она и слова такого не знает…»
– Признаюсь, что мне трудновато отрываться от расследований…
– Конечно, так и должно быть. Ты чувствуешь ответственность перед всеми этими людьми, знаешь, что они ждут ответа, и понимаешь, насколько это для них важно. Все те трагедии, которые ты раскрываешь… На твоем месте я бы сна лишилась. Мне и так кошмаров хватает!
– Если я правильно понимаю, ты восхищаешься тем, что Ирен надрывается, возвращая сломанные старинные часы, давно утратившие гарантию. А то, что меня полностью занимают мои онкологические пациенты, уже неприемлемо, – посмеивается Бенжамен.
– Не сравнивай.
– Бен прав, – возражает Ирен. – Его работа куда важнее моей.
Большинство людей, фигурирующих в ее расследованиях, давно умерли. Если позволять себе просто жить – разве они что-то потеряют? Или она нарочно так всецело отдается работе, чтобы заполнить пустоту?
– Видишь, что наделал? – Мириам расстреливает мужа взглядом. – Ты вселил в нее сомнения.
– Прости, Ирен, – извиняется Бенжамен. – По-моему, твоя работа достойна восхищения. Я хотел только укрепить свои позиции в споре с женой – она мечтает затащить меня в синагогу. Ее отец ведь ее предупреждал, что во мне она не найдет ничего положительного! Но тогда ее обольстил мой имидж bad guy, плохого парня. А теперь ей хочется наставить меня на путь истинный. Но знаешь ли, милая, ничего у тебя не выйдет.
– А я тебя переупрямлю, – улыбается Мириам. – Не хочешь взглянуть, как там мясо?
Он исчезает на кухне, и дети пользуются этим, налетая на предобеденную закуску – миндальные орешки, оливки и финики для аперитива. Мириам со смехом отгоняет их:
– Ну-ка, брысь, налетели, чайки! Лучше помогите расставить все на столе.
Она доверительно сообщает Ирен: у нее есть подозрение, что Тоби с Ханно остались в Геттингене, чтобы провести время с девчонками.
– Тоби угодил под каблук этой Лени, – вздыхает
