Как будто след шагов на снегу в тот февральский день 1945-го оставил ее призрак.
Уик-энд Ханно проводит в Геттингене. Пусть даже она по нему скучает – Ирен в целом устраивает, что его не будет пару дней. Сегодня вечером лес укутан пеленой дождя и тумана. Она разводит огонь в камине, наливает себе стаканчик белого вина и звонит Антуану – возлюбленному ее юности, а ныне – лучшему другу. Его голос позволяет ей представить, что Париж не так уж далеко, достаточно просто закрыть глаза – и вот она уже садится верхом на его мотороллер и они мчатся через весь город на полной скорости, только бы не пропустить в синематеке фильм Брессона.
– О-о, призрачная леди! Я уж тут думал, немцы тебя насовсем украли. Когда вернешься к нам?
– Не знаю. Моя новая миссия очень меня занимает.
– Если бы каждый раз, когда я слышу от тебя эту фразу, мне платили бы по одному евро, я бы уже купил себе новый обогреватель. Старый совсем сломался. Мерзну так, что живу укутанный пледом, будто старый пес-паралитик.
О, эта улыбка в голосе Антуана. Она представляет себе, как он курит на балконе, беспечно поглядывая на прохожих на бульваре Инвалидов.
– Собор подсвечивают?
– Конечно! Он тебя ждет. С легким налетом меланхолии.
– Скажи ему, что я скоро приеду. Но сперва должна вернуть кое-какие предметы их получателям.
Она рассказывает ему о том, как протаптывает дорожки Мальчик-с-пальчик там, где в архивах вместо них белые камешки. О следах, ведущих в никуда, о своем нетерпении и неудовлетворенности.
– Если я правильно понимаю, ты должна искать заключенных, владевших этими вещицами, и по следу найти их потомков? А что делать, если их нет?
– Значит, мой труд окажется напрасным, – говорит она. – Но я надеюсь, что под конец поисков кто-нибудь да выявится. Дальний родственник или кто-то из друзей… Тот, для кого все это будет иметь смысл.
– И много таких поисков ведется?
– Необходимо вернуть тысячи вещей, поэтому каждый отрабатывает несколько следов, да плюс к этому еще много других поручений… В общем, работаем в поте лица!
– А предмет ты обязана возвращать потомкам лично? – спрашивает Антуан – он хорошо знает ее.
В ответ она помолчала.
– Полагается приглашать их в Арользен. Если они не в состоянии перемещаться – можно послать им предмет, но всегда предпочтительнее личная встреча. Для нас это большая разница. Обычно расследование начинается по ходатайству кого-то из близких. А тут они ни о чем не просили, мы сами с ними связываемся. Это может их сильно травмировать. Я стараюсь не задумываться лишний раз. Ты и представить не можешь, как это меня мучает.
– Прежний шеф избавил бы тебя от этого испытания, – лукаво поддразнивает он.
Она любуется тем, как огонь играет золотом в бокале красного.
– Ах, вот ты про что… При нем предметы ржавели в шкафах. Представляю, какую рожу он состроил бы, если бы сейчас вернулся в ИТС. Архивы оцифрованы, доступны каждому. Мы развиваем десятки проектов – с лицеями, мемориалами, историками… К нам приезжают со всего света, чтобы отыскать следы своего дедушки, сгинувшего в Доре [12]. Одерматт грохнулся бы в обморок! Сбылся его наихудший кошмар.
Она закрывает глаза и сквозь потрескивание поленьев в камине ей слышится смех Эвы, чуть хрипловатый из-за зажатого в зубах окурка. Вот бы кто насладился таким блистательным реваншем!
– Фонды архивов, – замечает Антуан, – как коллекция гранат с вынутой чекой. Оцифровать их для всеобщего пользования – это замечательная победа демократии.
И эта победа совпала с приездом в центральную дирекцию новой специалистки по истории. Ирен в этом видится счастливое стечение обстоятельств.
– Насчет твоего выжившего в Треблинке: тебе стоило бы еще раз посмотреть фильм Ланцманна, – подсказывает Антуан. – Помнишь, там, где про восстание в Собиборе?
Она помнит тот ранний вечерок дождливой осени. Ханно было, кажется, четыре или пять лет. Она оставила его у матери, чтобы сходить с Антуаном в киноклуб на улице де л’Эпе. «Собибор, 14 октября 1943 года, 16 часов». Вышли они потрясенные улыбкой того выжившего, кто совершил невозможное. В тот день он сломя голову бежал к лесу. Кругом свистели пули. Падали его товарищи, бежавшие рядом. Добежав до темной лесной чащи, он рухнул на землю и заснул. Словно после такого подвига не жалко и умереть.
– Иегуда Лернер, – срывается шепот с ее губ.
До восстания ему не приходилось убивать. И вот предстоит нанести смертельный удар выросшему прямо перед ним эсэсовцу, на две головы выше его самого, настоящему великану из «Храброго портняжки» братьев Гримм. Пальцы сжали рукоятку топора. Последний шанс, последняя надежда. В долю секунды невероятное стало возможным. Пролитая кровь – не его, и не его брата. Тело палача рухнуло на усыпанный опилками пол, обагрив кровью мундир.
Научился ли Лазарь убивать тогда, 2 августа 1943-го? Ослабел ли от усталости в болотах, доверив собственную жизнь илистой воде, смывшей запах его кожи? Видел ли, как поднимается в небо черный дым подожженного лагеря?
– Не забывай, что в Евангелии от Иоанна Лазарь – тот, кого Христос воскресил из мертвых. С этого момента его жизнь – тайна… Если твой Лазарь уничтожил следы, тебе трудно будет его отыскать.
Уже ночь, а они все разговаривают. Так всегда бывает – когда глаза у Антуана уже совсем слипаются, он забывает о своей стыдливости и соглашается поговорить о нем самом. О его стареющей матери, которая заставила его дорого расплатиться за ту любовь, которую к нему питает. Из ее шестерых детей только он один предал ее. Она вдалбливала ему христианские принципы, учила ценить положение в обществе. А он отвернулся от семьи и стал ее позором. И все же она не в силах раз и навсегда отречься от него. Если он не появляется несколько недель, она звонит ему.
– А знаешь, что она мне тут выдала на днях? «Ей-богу, я уж думаю, лучше б ты женился на той малышке. Напомни, как ее звали? Ах да, Ирен. Она была не нашего круга, но… В сущности, ее можно было бы воспитать».
– Меня воспитать? – с иронией перебивает его Ирен. – Это на нее похоже.
Она подозревает, что он подсластил пилюлю от матушки. В те времена она отзывалась о ней как о «деревенской простушке без манер, обезоруживающей своей покладистостью».
Несколько лет назад старая дама наконец примирилась с гомосексуальностью Антуана, все равно продолжая молиться о его выздоровлении и не желая ничего знать о его личной жизни. Одного она не прощает ему – он «жук-навозник», любитель покопаться в дерьме. Он отринул все связи их семейства с режимом Виши – как экономические, так и дружеские, от которых
