все это знаете лучше меня, – сказал Веригин, – зачем меня сюда пригласили?
– Вас пригласили, – произнес следователь с упором на «вас», чтобы подчеркнуть официальность беседы, да и некоторую дистанцию между собой и Веригиным, – чтобы разобраться с происшествием, отделить факты от фантазий, курсантских фантазий. – Итак, что вы видели?
– Я видел Гуляева, у которого лицо было в крови.
– Хорошо, лицо у него было в крови, но почему вы решили, что Гуляева избил Ващанов? Ведь Гуляев мог упасть с лестницы и разбить себе лицо, у него в лаборатории могло что-нибудь взорваться. Могло?
– Могло. Но вряд ли это случилось в тот день.
– А что же случилось в тот день?
– В тот день я слышал, как Ващанов ругал Гуляева, слышал крики.
– Крики о помощи?
– Нет, крики избиваемого Гуляева.
– Ну, кто вам сказал, что избиваемого?
– Но это и так понятно…
– Кому понятно?
– Козе понятно, – не выдержал Веригин.
– Козе говоришь, – произнес следователь, – ну, ну… Грамотные все пошли… Подожди в коридоре…
Дима вышел в коридор и сел на скамью, длинную скамью, стоящую ву стены.
«Наверное так выглядят скамьи подсудимых, – подумал он, – ведь по делу могут проходить сразу несколько обвиняемых, и все они должны уместиться на одной скамье…»
Через некоторое время вышел Бугай, он закрыл дверь кабинета на ключ и пошел в сторону приемной.
«К начальству, на инструктаж», – точно определил Веригин – и оказался прав, потому что спустя четверть часа следователь вернулся окрыленный ценными указаниями и пригласил Диму в кабинет.
– Продолжим, – сказал он.
– Продолжим, – согласился Веригин и добавил: – Я хочу написать свои показания собственноручно… Закон предоставляет мне такое право.
– Собственноручно, говоришь, – следователь внимательно посмотрел на Веригина, – ну что ж, пиши.
Бугай дал ему чистый лист бумаги, из чего Веригин еще раз понял, что все, что происходит, – игра, поскольку показания писались или должны были писаться не в протоколе, а на чистом листе бумаги.
Веригин заполнял лист долго, хотя и написал немного. Следователь, получив лист из его рук, внимательно прочел, сказал:
– Ну, ну…
И отправил Веригина обратно в училище…
В училище Веригин поступил в 1991 году. Последний коммунистический набор, говорили о первом курсе того, года, последние советские курсанты.
Июль девятьсот девяносто первого, жара, скученность – пять человек на одно место. Правда, отбор начался еще до экзаменов, потому что жизнь абитуре в лагере сделали настолько жесткой и тяжелой, что те, кто пришел в училище, чтобы красоваться в военной форме, поняли – это слишком большая плата за возможность носить фуражку с кокардой и брюки с кантом.
Дима выдержал все: и скверную кормежку в столовой, и насмешки старшекурсников, гонявших их по утрам и все время напоминавших о том, что жизнь в училище еще ничего, а вот потом…
– Пять лет – один просвет, и двадцать лет беспросветной жизни, – капал им на мозги носатый четверокурсник Валек, выполнявший обязанности замкомвзвода.
Но Веригин интуитивно понимал, что это тоже элемент некоей игры. Училище не хотело брать случайных людей и устраивало отбор типично военными способами.
Последний экзамен он сдал семнадцатого августа. Восемнадцатого было воскресенье – день отдыха, а девятнадцатого радио сообщило о введении в Москве чрезвычайного положения. Военные – народ законопослушный и привыкли выполнять приказы, но приказы исходящие из единого центра. Если же таких центров будет два или больше, у военных может поехать крыша. Полигон, на котором жила бывшая абитура, а теперь первый курс примолк. Не спешили разъяснить обстановку строевые командиры, и только замполит роты лейтенант Мурханов знал все и обо всем и мог объяснить все и вся. Он тут же поведал, что начальник училища уже получил указание сформировать из курсантов последнего курса батальон и направить его в Москву…
Прошло два дня и все изменилось, изменился и замполит. Уже двадцать первого он провел очередную политинформацию, на которой проанализировал ситуацию, рассказал о том, что начальник училища, получив указание о сформировании батальона для использования его в столице, не выполнил его и тем самым спас училище от расформирования.
– А почему училище должно быть расформировано? – спросил замполита Веригин, – ведь училище готовит кадры для государства и расформировывается оно тогда, когда в кадрах нет потребности, а не тогда, когда его начальник не смог сориентироваться в политической обстановке.
– Ну вы демагог, Веригин, – только и сказал на это замполит.
Мурханов был выпускником военно-политического училища и отличался от выпускников училищ командных. Он не обладал громким командирским голосом, выправкой, командирской категоричностью, зато умел, как никто другой, держать нос по ветру, что было не менее ценно и создавало для него лучшие возможности для выживания и карьеры в армии образца начала девяностых годов двадцатого столетия.
Вскоре переворот забылся и начались курсантские будни: учеба, служба, такая же, как и у других курсов, за тем исключением, что первокурсников больше других посылали на хозяйственные работы, и не всегда в училище.
– Все это в порядке вещей, – говорили старшекурсники, – сначала тебя гоняют, потом ты будешь других гонять, сейчас ты на других пашешь, потом…
Идеалист Веригин в штыки воспринимал эту философию, но особо не возникал – вел себя как все.
В первый свой караул он попал в ноябре. Курсанты обычно заступали на службу в военные учреждения гарнизона. Первый свой караул он нес в здании прокуратуры гарнизона. За сутки пребывания там он узнал, что днем в прокуратуре находятся ее работники, а ночами в нарушение всех уставных правил – два лаборанта криминалистической лаборатории. Впрочем, лаборант по штату должен быть один, а два лаборанта находились в прокуратуре потому, что один из них – Ващанов готовился увольняться в запас и натаскивал» себе смену, только что призвавшегося Гуляева. Передача «участка» немного затягивалась, потому что Гуляев обещал сделать Ващанову дембельский альбом, «какого не было ни у кого…»
Второй раз в караул Веригин заступил через неделю. Был выходной день, сотрудников в здании не было. Стояла тишина, и только со второго этажа слышались приглушенные голоса лаборантов. Потом Ващанов вышел из здания и вернулся через час, как показалось Веригину, который был в это время на посту, пьяным.
Ващанов поднялся наверх и… Не надо было быть следователем, чтобы понять: что один собрат по оружию «учит службе» другого. Дело обычное, но в тот раз произошло то, чего, видимо, не ожидал ни Ващанов, ни караул. Гуляев дико закричал и бросился вниз под защиту часового. Веригин действовал строго по инструкции. Он вызвал на пост начкара. Тот отвел Гуляева в караульное помещение, заставил вымыться под краном и отправил его из здания прокуратуры в часть, где он был приписан, а само происшествие отразил в караульной
