Воляпюк – искусственный язык, изобретенный в 1830-х гг. пастором И.-М. Шлейером в качестве средства межнационального общения. В данном случае имеется в виду язык, составленный из слов, относящихся к различным национальным языкам.
Бисмарк – Отто Бисмарк (1815–1898), первый канцлер Германской империи с 1871 по 1890 г.
…расторгла ненавистную унию с Швецией… – В 1905 г. Норвегия расторгла силой навязанную ей в 1814 г. унию (союз) со Швецией.
…в стране Бьёрнсона, Ибсена. – Бьёрнстьерне Мартнннус Бьёрнсон (1832–1910) – норвежский писатель и драматург, участвовал в борьбе за самобытную национальную культуру. Генрик Ибсен (1828–1906) – норвежский драматург.
Стортинг – норвежский парламент.
Кнут Гамсун (псевдоним; настоящая фамилия – Педерсен; 1859–1952) – норвежский писатель.
Григ – Эдвард Григ (1843–1907), норвежский композитор.
Михаил Capo – Эрнст Юхан Capo (1835–1917), норвежский историк. Подчеркивал исключительность развития Норвегии, связывая его с особым положением крестьянства, хранителя демократических традиций.
Нансен – Фритьоф Нансен (1861–1930), норвежский исследователь Арктики.
Скальды – народные исландские и норвежские поэты IX–XIII вв.
Эдда – название двух памятников древненсландской литературы, Старшей – собрания эпических текстов мифологического и героического содержания (ок. X в.) и Младшей, написанной ок. 1222–1225 гг. исландским скальдом Снорри Стурлусуном и содержащей много древних сказаний.
У стен града невидимого*
Впервые повесть вышла отдельной книгой в издании: М. Пришвин. У стен града невидимого. М., типо-литография т-ва И. Н. Кушнере и Ко, 1909.
В журнале «Русская мысль» главы книги публиковались в первых трех номерах за 1909 год; в том же году очерки были опубликованы отдельной книгой издательством «Прометей». В третьей книге собрания сочинений М. М. Пришвина, выпущенного издательством «Знание» в 1914 году (СПб.), очерки назывались «Светлое озеро». В этом издании была опущена первая глава – «Черный сад» и сделаны небольшие сокращения. В последующих изданиях этот состав очерков сохраняется. Глава «Церковь видимая» в Собр. соч. 1956–1957 называется «Звон» и дана без вступления, содержащегося в первом издании.
Повесть показывает консервативную и вместе с тем экзотическую среду – старообрядческое сектантство на его заповедной территории по реке Ветлуге, – в краю, где соединились исторические, социальные и поэтические начала религиозного движения, где пришлому человеку надо было «доказывать» свою веру и право на участие в «мистериях» и спорах. В отличие от таких сведущих в букве богословия людей, как Д. С. Мережковский, Пришвин видел в культе «невидимого града» бытовой и поэтический народный уклад. Доверие к нему «закрытых» людей он объясняет своей искренней заинтересованностью всем, чем живет народ, отказом видеть в таких явлениях, как вера в чудо «невидимого града», лишь одну сторону – косность и невежество. В повести «У стен града невидимого» Пришвин повествует о раскольниках как свидетель событий, он видит этот мир во всей его конкретности, изнутри, детально и точно. Известный знаток раскола писатель П. И. Мельников (Андрей Печерский; 1818–1883) так писал о специфике этого явления и трудностях, связанных с его изучением: «Не в одних книгах надо изучать раскол. Кроме изучения его в книгах и архивах, необходимо стать с ним лицом к лицу, пожить в раскольничьих монастырях, в скитах, в колибах, в заимках, в кельях и т. п., изучить его в живых проявлениях, в преданиях и поверьях, не переданных бумаге, но свято сохраняемых целым рядом поколений; изучить обычаи раскольников, в которых немало своеобразного и отличного от обычаев прочих русских простолюдинов; узнать воззрение раскольников разных толков на мир духовный и мир житейский, на внутреннее устройство их общин и т. п.» (П. И. Мельников – Андрей Печерский. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 8. М., 1976, с. 15).
В рецензии на книгу С. Дурылина «Церковь невидимого града (Сказание о граде Китеже)» («Русские ведомости», 1913, 4 декабря) Пришвин отмечает трагический факт расхождения русской интеллигенции и народа. «<…> Современное интеллигентное общество в своем суждении о церкви принимает ее часть за целое. На это сбиваются роковым образом все рассуждения Толстого, Мережковского и русской интеллигенции. Народная душа, наоборот, если видит несовершенство в земной церкви, находит себе утешение в церкви небесной, невидимой: так создалось сказание о невидимом граде Китеже. Мысль эта совсем не новая, но, вышитая на узоре необыкновенного поэтического сказания о невидимом граде Китеже, и притом очень заботливо, искренне и талантливо, – увлекает». Сам факт разрыва между наивной верой народа и отвлеченны ми теологическими построениями интеллигенции и побуждает, по мнению Пришвина, относиться к чуду «невидимого града» как к серьезной проблеме современной жизни. «Старушка ветхая, сморщенная, лезет ползком к коряге, подле овражка, и что-то тычет туда, за корягу, в валкий, провалистый мох, образующий что-то вроде отдушины.
– Бабушка, что ты?
– Пообносились угоднички то. Ризы ветхие, холстиночки им сунула. Не прогневились бы. Тихо плескает вода.
Отбросьте эстетику умиления автора <…>, прибавьте роковую душу интеллигента, потомка этой старушки, ищущего видимую церковь на земле, – и будет трагедия, а с нею смысл».
Таким образом, отношение Пришвина к сектантству тех лет далеко не ограничено интересами этнографа и фольклориста. Писатель изучал сектантский мир в самых разных его проявлениях. «Опыты мои, – писал он в очерке „Астраль“, – были естественным продолжением поездки на Светлое озеро, где я встретился с совершенно новым для меня миром мистического сектантства. Я видел там, что наивная народная вера в бога-дедушку с седой бородой и Христа – адвоката грешников перед строгим Судьей исчезала у простых людей и заменялась верой в божественность своего личного „Я“ и как это „Я“ совершенно так же, как у наших декадентов, не достигая высшего „Я“, равного „Мы“, где-то на пути своего развития застревало, и каждый такой „сознательный“ человек делался маленьким богом, царем своего маленького царства. Меня поразило, что это высшее „Я“, найденное простым деревенским мужиком, каким-нибудь немолякой Дмитрием Ивановичем, становится пассивным к внешнему миру „кесареву“: для кесаря такой человек (хотя бы на словах) может повесить невинного человека, ничуть этим не задевая себя, он это делает для кесаря, а не для себя. Получалось как бы два человека в одном: один механический кесарев и другой в футляре кесарева человек настоящий, божественного происхождения… Старинное крепкое православие этих людей казалось мне в Ветлужских лесах берегом обетованной земли, от которого почему-то отчаливал богоискатель немоляка. Куда он приплывет, этот маленький бог, где его маленькое „Я“ сольется с другим, третьим и станет большим, сильным, созидающим новую землю?» («Заветы», 1914, № 4, с. 80–81).
Пришвин угадал необходимые условия вхождения в мир сектантства – неподдельное внимание к этим людям, собственная самобытность, отсутствие «профессорской» отдаленности от сектантов. «Я поехал в Заволжье, – вспоминал он в 1921 году, – и написал книгу „Невидимый град“ – о сектантах. Если устранить из нее несколько манерничание стиля в начале и романтическую кокетливость, то книга эта еще больше, чем „В краю непуганых птиц“, удивляет меня, как я, абсолютно невежественный в сектантствоведенин, умел за месяц разобраться и выпукло представить почти весь сектантский мир <…>. Я встречал профессоров, просидевших годы над диссертациями о сектантах, и с удивлением видел, что знаю больше их…» («Контекст 1974», М., 1975, с. 319).
Своеобразие произведения было отмечено А. Блоком, указавшим в рецензии и на недостатки новой книги писателя, и его ранних повестей в целом: «М. Пришвин прекрасно владеет русским языком, и многие чисто народные слова, совершенно забытые нашей „показной“ и по преимуществу городской литературой, для него живы. Мало этого, он умеет показать, что богатый словарь, которым он пользуется, и вообще жизнеспособен, что богатства русского языка доселе еще далеко не исчерпаны.
К сожалению, М. Пришвин владеет литературной формой далеко не так свободно, как языком. От этого его книги, очень серьезные, очень задумчивые, очень своеобразные, читаются с трудом. Это богатый сырой материал, требующий скорее изучения, чем чтения; отсюда много могут почерпнуть и художник, и этнограф, и исследователь раскола и сектантства» (АлександрБлок. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 5. М.-Л., 1962, с. 651).
Основная заслуга автора «Светлого озера» состоит в том. что Пришвин показывает раскольничью среду как часть современной ему русской жизни, социальные и другие проблемы которой преломлены здесь через местный быт: сам характер религиозных исканий был связан с содержанием общественной жизни кануна социальной революции. Народная идея существования невидимого града Китежа, скрытого богом от врагов христианства во время татаро-монгольского нашествия, подчеркивала отчужденность народных масс от официальной церкви.
