— А ведь я-с восемь пудов вытягивал-с, ей-богу-с! А теперь и трех пудов не вытяну… Пальцев в шутку кубическим шаром называл-с… Вот наша жизнь: сегодня — жив, а завтра — нет ничего.
Я начал прощаться со стариком, обещая зайти к нему на днях.
— А я уж не знаю-с, как и благодарить мне вас, — шептал старик, глотая слезы. — Вот вы — чужой, а не забыли меня, старика, и весточку мне принесли… Спасибо, родной! Пришлось еще перед смертью-то повидаться-с…
— Что вы, Калин Калиныч, зачем умирать!
— Нет-с, я помру-с, беспременно помру-с… Будет, пожил-с. И во сне видение мне было…
У меня что-то защемило на душе от этих слов, и мне сделалось до слез жаль бедного старика, не умевшего жить, но встречавшего смерть с тем спокойствием, с каким встречают ее только люди, сумевшие честно прожить целую жизнь и которым нечего бояться смотреть смерти прямо в глаза.
— Вот только Венушки жаль, — заговорил старик, не выпуская моей руки. — Не умел я пристроить ее при жизни-с… Погибнет она понапрасну с своим карахтером-с… Вот ее только и жаль-с… Прощайте-с, может, не увидимся больше-с.
— Перестаньте, Калин Калиныч! Разве это кто-нибудь может знать?
— А вот я знаю-с… Да-с. Было мне сонное видение-с… Явился старец, а с ним еще какие-то люди; старец посмотрел да на меня перстом и показал. «Этот!» — говорит. Я проснулся и понял, к чему это он перстом на маня показал. Это он по душу по мою приходил-с…
Все время моего посещения я видел, что Калину Калинычу что-то хотелось сказать мне, но старик все удерживался; когда я стал прощаться с ним, он, не выпуская моей руки и улыбаясь, взволнованным голосом проговорил:
— А помните суд над Аристарх-то Прохорычем? Тогда этот его адвокат, такой горластый, из себя толстый, еще Венушка звала его Неправедным, сильно нас обидел… Да-с! А ведь он про Венушку-то совершенно напрасно высказал такие слова-с… Сам после заезжал и просил прощения у меня-с, ей-богу-с! Так прямо и говорит: «Извините меня, Калин Калиныч… Это, говорит, нужно было, чтобы выправить Аристарх Прохорыча-с!» А ведь они тогда душу из меня на суде-то выняли… После простил-с… Может, это и в самом деле им нужно было, и Венушке так сказал: «Потерпи, потому сам господь терпел за нас, многогрешных». А она только смеется, — душа-то у ней вся в меня… Да-с! Напрасно тогда они обнесли на суде мою Венушку, совсем напрасно-с.
Выходя от Калина Калиныча, на ветхом крылечке его избушки я носом к носу встретился с Василисой Мироновной, которая взбиралась по шатавшимся ступенькам с каким-то узелком в руках. Я сразу узнал ее. Знаменитая раскольница не изменилась ни на волос за эти два года, только немного как будто потемнела, да большие глаза смотрели еще строже. Одета она была в свой неизменный кубовый сарафан, а на голове был большой темный платок.
— Что, узнал? — с улыбкой проговорила Василиса Мироновна, протягивая мне руку.
— Да, узнал.
— Калина приходил проведывать? Ненадежен он у нас, того гляди — богу душу отдаст. Доняли они его этой церквой… Строил, строил, а теперь, как все готово, Гвоздев на себя все принял!.. Разве это порядок? Вот с этого наш Калин и пошел хворать… Ох, грехи наши тяжкие!..
— А где Савва Евстигнеич? — спросил я.
— И Савва плох, — сурово отвечала раскольница.
— Отчего так?
— Да такие дела, выходит, подошли: сколько ни живи, а умирать все придется. Вон Калин — на что гладкий был, а теперь совсем в худых душах…[7] Заходи как-нибудь в мою избушку, — побеседуем.
С освящением новой церкви вышел довольно курьезный случай. Дело в том, что достраивал церковь Гвоздев. Ему хотелось принять владыку в своем, только что отстроенном, новом доме, для чего были уже сделаны все необходимые приготовления. Такое посещение владыки имело большое значение для Гвоздева, потому что подняло бы его авторитет на небывалую высоту. Но в это дело вмешался Печенкин. Хитрого старика кто-то научил перехватить владыку на дороге и увезти в свой дом и таким образом оставить Гвоздева с носом. Враги хотя и помирились давно, но Печенкину понравилась самая идея осрамить Гвоздева перед целым заводом. Сказано — сделано. Гвоздев выехал встречать владыку по той дороге, по какой он обыкновенно приезжал в Старый завод, а Печенкин в это время уже встретил владыку и окольными дорогами провез прямо к себе.
В день освящения церкви масса публики собралась в каменных палатах Печенкина. Конечно, в числе гостей были Пальцев, Заверткин, Димитраки, «Министр» и прочая братия.
Пока я предавался этим размышлениям, к подъезду дома скоро подкатила пролетка Печенкина, на которой рядом сидели преосвященный и сам Печенкин. Гвоздев и Печенкин под руки ввели владыку в дом и торжественно провели его прямо за стол, где было уже все готово к обеду, а на хорах гремела музыка: «Коль славен наш господь в Сионе…» За владыкой ввалилась архиерейская челядь; для нее был отведен особый стол в отдельной комнате, за исключением, впрочем, о. протодиакона. О. Нектарий бегал по зале маленькими шажками, улыбался, крепко пожимал всем руки и постоянно вертелся на глазах у владыки, куда бы тот ни повернул свою голову. Преосвященный Питирим, старичок очень почтенной наружности, улыбался такой доброй улыбкой, что невольно привлекал к себе симпатию всякого; он любил покушать, а главное — любил что-нибудь рассказывать и особенно слушать, как рассказывают другие.
Публика долго и с шумом рассаживалась по местам; владыка сидел между о. Нектарием и Гвоздевым. Заверткин, Димитраки, Пальцев и «Мамочка» разместились за дальним концом стола, окружив о. протодиакона, служившего предметом общего любопытства и вместе с тем для производства некоторых экспериментов.
— Разве, господа, молочка от бешеной коровы выпьем? — добродушно басил о. протодиакон, поправляя на груди полки распахнувшейся рясы.
— Это он коньяк так зовет, — шептал Пальцев, подмигивая Заверткину.
— Был здесь один человек, — говорил Заверткин, прищуривая левый глаз: — вот пил, так пил… Это был, отец протодиакон, один адвокат. Праведный по фамилии, так он…
Но о. протодиакон не мог более слушать Заверткина, потому что раскатился таким хохотом, что сам владыка поинтересовался узнать причину этого гомерического смеха.
— Вот, ваше преосвященство, над фамилией смеемся, — вставая, говорил о. протодиакон, — был, говорят, здесь какой-то адвокат: Пра-вед-ный…
— А ведь действительно очень странная фамилия, — соглашался владыка. — Очень странная… Пра-вед-ный, да?
— Очень странная фамилия, ваше преосвященство, — поддакивал о. Нектарий, как-то особенно склоняя голову набок.
Между Заверткиным и Димитраки завязался горячий спор по поводу того, кто может больше выпить о. протодиакон или адвокат Праведный; но этому спору суждено было кончиться ничем, потому что Пальцев в самом интересном его месте поднялся с своего стула и проговорил, обращаясь к владыке:
— Ваше преосвященство, я должен сообщить вам пренеприятное известие: золотопромышленник Иван Тимофеич Травкин, которого вы хорошо знали, третьего дня скончался…
— Как же это так. вдруг?.. — проговорил владыка, с недоумением глядя на Гвоздева и о. Нектария.
— А так, действительно вдруг, ваше преосвященство, скончался, — продолжал Пальцев. — Я его как раз видел часа за два до смерти. Ехал мимо Махневского завода, а он идет навстречу. Поздоровались… Он недавно был именинник, я и говорю ему, что следовало бы подогреть старого-то именинника. Он позвал меня к себе, я и пообещал побывать у него на обратном пути. И действительно, заезжаю, а он — на столе, и лежит как живой, совершенно как живой… Его кондрашка хватил, ваше преосвященство!
— Жаль, очень жаль Травкина, — качая головой, говорил владыка.
— А какой это благочестивый был человек, ваше преосвященство! — говорил о. Нектарий.
— Да, да… Я хорошо его помню. Жаль, очень жаль.
— Немного таких людей, ваше преосвященство, осталось, — говорил Гвоздев.
— Немного, очень немного… Да, немного.
— Пр-римерный хр-ристианин, ваше пр-рео-освященство! — вставил свое слово «Министр», сильно вытягивая свою длинную шею.
Отец Нектарий хотел прибавить еще что-то о добродетелях покойного, но в это время показавшаяся в дверях коротенькая и толстая фигурка заставила невольно всех оглянуться, а потом посмотреть на Пальцева, который, как ни в чем не бывало, что-то шептал на ухо о. протодиакону.
— Благословите, ваше пьеосвященство, — заговорил вошедший, как шар подкатываясь к владыке.
— Как же это?.. Кажется… — шептал владыка, не решаясь дать благословение, но о. Нектарий что-то шепнул ему на ухо, и владыка благословил, проговорив добродушно: — А мы тебя, Иван Тимофеич, здесь совсем было похоронили…
Общий взрыв неудержимого хохота долго стоял в зале: вошедший и был тот самый Травкин, про которого только что сейчас рассказывал Пальцев. Владыка не только не рассердился за эту шутку, но долго смеялся вместе с другими, покачивая своей головой.
