— Кто — она?
— Да говорят тебе, Евмения-то… Она самая. Как я ее уложила, в том и пришла: рубашонка одна на ней, босиком… Ну, я и притворилась, что сплю. Думаю, что дальше будет. Вот она огляделась в избе-то, увидала меня и сейчас ко мне. Встала этак возле самой лавочки на коленки, наклонилась надо мной и смотрит. Потом и давай будить: «Василиса Мироновна! Василиса Мироновна!..» Ну, я сделала вид, что проснулась, и спрашиваю: «Что, голубка?.. Может, испить захотела?» Она тут как-то вся даже затряслась, обняла меня, прижалась ко мне к самому лицу и шепчет: «Василиса Мироновна, мне страшно, — я боюсь!» — «Ах ты, говорю, глупая, чего же ты испугалась?» А она мне: «Василиса Мироновна, голубушка, я скоро умру, — страшно мне». — «Чтой-то, говорю, милушка, зачем прежде смерти умирать…» Ну, стала я ее утешать, уговаривать, а она все только головкой качает и заливается-плачет, река рекой… Она плачет, и я плачу, так в два голоса и ревем. И то мне в диво стало, что уж очень меня ласкает, целует всю, руки даже мои целует… А потом села ко мне на лавку, прислонилась ко мне головушкой и давай рассказывать. Уж так-то она хорошо да складно мне говорила, что и думать, так не придумать… Да ведь хорошо как!.. Тут и вспало мне на ум, что сиротка она, одна-одинешенька… «Ах ты, умница моя, милушка моя», — говорю я ей, а сама каюсь ей про то, как подумала сперва-то. Так мы цельную ночь, обнявшись, и просидели; она у меня на руках тогда и уснула, хорошо так уснула: ручками раскинула, вся точно распустилась, — не как большие спят, а как дите. Ну, я держу ее на руках-то, а сама дохнуть не смею, чтобы не разбудить ее как… Ах ты, господи батюшко, да не девка ли такая уродилась!.. Так ты не поверишь, теперь вот третий день она у меня живет, а я все как во сне брожу, и так мне хорошо, так весело, точно вот она мне родная дочь, да какая дочь!.. Савве после рассказала я, так тот заплакал… И тоже заполонила она его, хоть он и ворчит. Вот поди ты, уродится же такое детище приворотное. А днем-то опять все на голове ходит, да еще вздумает по-своему, по-киятральному представить… Однова так нас напугала, так напугала, — думаем, рехнулась наша девка. Савва-то даже перекрестился… А она как захохочет… Только не жилица она, — печально прибавила Василиса Мироновна. — Дотянет-нет до весны… И Савва-то ведь как ей рад, право! Сидит даве утром и говорит: «А где, говорит, наша богоданная дочка?..»
Впервые напечатан в первой и второй книжках «Русской мысли» за 1883 год под названием «Старатели». Очерк из уральской жизни» за подписью: Д. Сибиряк. Печатается по сборнику «В глуши», М., 1898 г. с исправлением опечаток по журнальной публикации.
Работа над очерком может быть отнесена к 1880 году. На рукописи (хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства — ЦГАЛИ) — авторская пометка: «1880 г., 1 декабря, г. Екатеринбург». Видимо, вскоре очерк был направлен в «Вестник Европы»; об этом говорит письмо к А. Н. Пыпину от 28 июня 1882 года: «Два года назад я посылал рассказ «Старатели» (Гос. публ. библиотека имени Салтыкова-Щедрина, Рукописный отдел). После того, как очерк был отклонен редакцией либерально-буржуазного «Вестника Европы», автор передал его в «Русскую мысль». В письме А С. Маминой от 18 января 1882 г. об этом сказано: «мной отдан в толстый журнал «Русская мысль» мой рассказ «Старатели», отдан еще в половине прошлого октября» (ЦГАЛИ).
Рукопись хранится в ЦГАЛИ, там же находится выправленная автором копия 4-й главы (окончание ее отсутствует), содержанием которой является судебный процесс Гвоздева и Печенкина. На первой странице копии авторская помета: «NB. Эта глава может быть выпущена совсем или сокращена до minimum'a, так как весь очерк вышел очень длинен. Автор». Эта глава нигде не печаталась.
Рассказ перепечатан в сборнике «В глуши», М., 1898.[9] При подготовке к этому изданию автор изменил название рассказа (вместо «Старатели» — «В горах»), сократил его и сделал значительное число поправок, улучшающих стиль произведения.
На рассказ «Старатели» откликнулся критик газеты «Современные известия» (№№ 8, 9, 41, 1883 г.). «…типы золотоискателей, — писал он, — едва намеченные в первой части, во второй охарактеризованы рельефнее. Фоном для них служит дикая сибирская среда, в которой царит полный произвол и самодурство. Старателям придан теплый тон».
В рецензии на сборник «В глуши» критик журнала «Мир божий» писал: «Большой очерк «В горах» еще разнообразнее по содержанию (он сравнивается с рассказом «Все мы хлеб едим». — А. Г. и С. Г.), напоминая большие произведения того же автора, как напр., его роман «Хлеб». Только в очерке нет той полноты и закругленности, как в романе. Это как бы ряд эскизов, послуживших в свое время художнику для богатой бытовой картины… В очерке нет еще настоящей законченности, нет центра, вокруг которого группировались бы все выведенные лица. Перед нами ряд набросков, из которых каждый отделан вполне и может служить готовой картиной».
Но ни один из рецензентов не отметил социальной остроты рассказа, осуждающего не только дикий произвол провинциальной администрации и всяческие безобразия разбогатевших купчиков, но и ту систему, при которой возможны все эти безобразия. В этом смысле приобретают большое значение слова Евмении, которая возмущена развратом, подкупами, характеризующими «господ» уральского городка. Там, в Петербурге, говорит Евмения, все это — в увеличенных размерах. Стремление показать типичность нарисованных в рассказе нравов уральского провинциального города подчеркивалось эпиграфом, сохранившимся в черновом автографе: «Эх, Антон Антонович! что Сибирь? далеко Сибирь… Гоголь».
Стр. 301. Аргонавты— герои одного из древнегреческих мифов, отправившиеся на корабле «Арго» под предводительством Ясона в Колхиду (совр. Закавказье) за золотым руном.
Стр. 329. Выражение «Ах ты, зелие кабашное» в несколько измененном виде взято из поэмы Н. А. Некрасова «Коробейники». У Некрасова: «Ой! ты зелие кабашное…»
Стр. 330 Прикержачиваете— склоняетесь к расколу.
Стр. 367. Боткин С. П. (1832–1889) — профессор Петербургской Военно-медицинской академии.
«Палаустными» на Урале называют такие балаганы, которые строятся наподобие детских домиков из двух карт. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Старателями в средней части Уральских гор называют тех приисковых рабочих, которые отыскивают золото или платину «от себя» и потом сдают ее арендатору прииска. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Странное — странническое. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Роптать. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Остротами (франц.).
Золотая молодежь (франц.).
В худых душах — при смерти. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
Несосветимые — каких во всем свете не найти. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
В собр. соч. Мамина-Сибиряка в 12 томах, Свердловск, 1948, т. I допущена ошибка. В комментариях к очерку сказано, что после журнальной публикации «очерки нигде не перепечатывались» (т. I, стр., 358).
