на коленях держала, сжимая цепко, потрепанный ридикюль, что вносило определенный диссонанс в ее образ.
– Добрый день! Проходите, – не успела я открыть дверь, как она тихой мышкой прошмыгнула прямо передо мной и, безошибочно сходу определив мое рабочее место, уселась на стул рядом. Пока я снимала и вешала куртку, включала кофеварку, открывала форточку, потому что Рязанов опять накурил, она не вертела головой, с жадным любопытством разглядывая кабинет, как это делали другие посетители, а следила взглядом за мной. Когда я, наконец, села напротив, она шумно вдохнула, как будто пытаясь набрать в свои тщедушные легкие побольше воздуха, и выпалила:
– У нас на улице происходят странные вещи.
– Давайте если можно по порядку. Для начала представьтесь!
– Так я уже представилась мужчине в форме, – удивилась она.
– Придется еще раз, мне же надо Вас как-то называть.
– Я – Зыкина Вера Ивановна, живу тут считай всю жизнь, еще с войны…
– Где «здесь»? Адрес назовите.
Вера Ивановна посмотрела на меня с опаской:
– Строгая ты больно, деточка, – но помолчав, добавила, – улица «Сорокалетия Октября», дом сорок восемь. Мне скрывать нечего, я не анонимщица какая-то.
– А квартира? – спросила я, записывая сразу в протокол, «портя бланки», как говорили мои коллеги.
– Какая квартира? Дом это у меня, свой, частный, – в голосе послышалась гордость.
– Так, хорошо, Вера Ивановна, а теперь рассказывайте, что за странные вещи происходят у вас на улице? И дежурный сказал, что Вы пришли с жалобой…
– Да, как есть, с жалобой, – старушка наконец-то оживилась и так, что даже ее сморщенное, но розовое лицо, загорелось возбужденным румянцем, – жаловаться хочу на нашего участкового!
Я уже собралась ответить, что это не ко мне, но тут она продолжила:
– Маньяк у нас на улице живет. Я ему, участковому, говорю, ты же милиция, власть, вмешайся, разберись, а он и в ус не дует. Мне то, что, меня маньяк не тронет, они старухами не интересуются, но за других боязно. Все знают и молчат, я одна требую, – и она резко замолчала, видно не зная, что еще добавить.
– А с чего Вы решили, что у вас на улице живет маньяк?
– Ну как же! Девушку, которую по телевизору показывали, он убил. И теперь там другая девушка живет. И сам он, из этих, их гнилая кровь! Вот все мы говорили ей, не выходи замуж за такого, а не послушала. А от осинки не родят апельсинки!
– Ты, Кузьмина, слушать людей не умеешь, и учиться этому не хочешь, – говорил мне Пал Петрович, – свидетель не видит в тебе живого отклика. Ты вопросы задаешь, а интереса не проявляешь! Так нельзя!
Хорошо, попробую проявить интерес. Я отложила ручку, сложила руки на столе как примерная ученица в школе и наклоняясь чуть вперед, как это делал мой бывший начальник, показывая всем своим поведением живейший интерес, спросила:
– У кого гнилая кровь?
Бабка аж отпрянула и перекрестилась.
– Как у кого? У Кащеных! Дед их шалил по молодости, сидел пару раз, а в старосте такое сотворил, что мы тогда все заперлись по домам считай на месяц, боялись на улицу выйти! Милиция у нас все огороды перерыла, все сараи перешарила. А потом сказали, что весь район снесут, но бог миловал, – она помолчала, вроде как обдумывая говорить дальше или нет, но продолжила, – а потом сынок его, Витька, еще пацаном собак и кошек душил, тоже как отец, в маньяки пошел, но этот повесился сам, на дереве, милиции дожидаться не стал. Многие тогда хотели спалить их дом к чертям собачим, но власти не дали. И вот, опять, – сказала она и, вздохнув, замолчала.
– Давайте теперь еще раз и по порядку, а я буду записывать.
Вера Ивановна, помолчав, и карикатурно, как старуха из кино, пожевав губами, сказала:
– По порядку, значит по порядку. Пиши!
Дед нынешнего владельца дома, стоящего по соседству с ее домом, предполагаемый маньяк, но об этом она собиралась рассказать мне отдельно, как и о нерадивом участковом, приехал на их улицу Сорокалетия октября, как и Вера Ивановна со своими родителями в пятьдесят третьем году. Только был ее на пару лет старше и уже заканчивал школу. Отец, как и у Веры Ивановны в прошлом военный, демобилизовался, еще были мать и младшая сестренка.
– Вот не помню сколько ей было, года три-четыре. Она умерла через год, в колодец упала. Вот тогда все и началось.
Тут и выяснилось, что мать этого самого Гришки Кащена ему не мать вовсе, а мачеха, а мать его погибла во время войны, и он попал в детдом. Отец его на войне женился, но после войны, оставшись на службе в армии, искал сына и нашел, демобилизовался и пошел работать по своей довоенной профессии.
– А вот кем не помню, – сокрушенно сказала старушка и покачала головой. Мне хотелось сказать: «Это не важно! Дальше давайте!», но, вспомнив наставления майора, сдержалась и тоже покачала головой в ответ, «отзеркалила», как он это называл.
– Так вот, – продолжила старушка, – умерла значит у них эта девочка, несчастный случай вроде бы, но мать вдруг заявила, что это он, Гришка девочку то ли толкнул, то ли убил и бросил в колодец. Заявила она в милицию, милиция пришла, все еще раз осмотрела, соседей опросила, и ничего не нашла. Гришку между тем на заметку взяла. Ну и началось. Если что где пропало, или еще что, сразу к ним. Отец ей такое простить не мог, начались ссоры, бить ее начал сильно. Тогда многие жен били, но одно дело, когда раз в год и по пьянке, а тут другое. Он ее трезвым бил! – сказала она с напором, наверное, чтобы я осознала весь ужас происходящего.
Гриша вырос, ушел в армию, и уже из армии вернулся с женой и ребенком, тем самым Витькой, который спустя сорок лет повесился на дереве во дворе семейного дома. Но до того момента случилась еще масса самых разных событий. Отец и мачеха Гришки к тому времени умерли, а сам он раз сел за хулиганку, драка была, вроде никто не пострадал, но Гришка же у них на учете был, как это объяснила мне моя посетительница, вот и всех отпустили, а он сел, ну а потом еще раз, а за что не известно. Сын его, Витька пошел в него, пил, дрался, хулиганье, одним словом. Женился и жену привел в уже порядком обветшалый дом под сорок шестым номером на улице Октября. Как вдруг на этой самой улице в году, в году, когда была Олимпиада,
