в комнату, где они устроились, и сказал, что все возмущены тем, что они спасают свои шкуры за счет общего золота. Все понимали, что только благодаря взяткам их оставили…
Подкаминский, прощаясь со мной, заплакал, просил передать всем, что он честен и что ни одна копейка не прилипла к его пальцам.
«Пусть отсохнут руки тех, кто воспользовался деньгами комитета для себя лично!» – вскричал он патетически и предложил казначею комитета выдать мне… пять марок, как помощь на дорогу. Я эту «помощь» не взял…»
Мы воздержимся от комментариев.
Не судите, да не судимы будете!
Скажем только, что всех членов Еврейского комитета, оставшихся в тот день общежитии Водного института, ждала ужасная судьба.
Но что собой представляло это общежитие?
Почему именно сюда были переведены тифозные больные из госпиталя доктора Петрушкина?
Дело в том, что здесь, в общежитии, на третьем этаже, помещался еще один госпиталь для евреев.
Если вы помните, в свое время в помещении Медицинского института, на Херсонской, работал еще один Еврейский комитет, членом которого была доктор Фредерика Сушон. Оба эти комитета – тот, на Ольгиевской, и этот, на Херсонской, – действовали одинаково: составляли списки оставшихся в живых евреев, собирали еврейские ценности, давали взятки властям за какие-то мифические поблажки. И оба, видимо, были предупреждены о готовящемся угоне евреев в гетто.
Так что доктор Сушон, как и председатель Подкаминский, прибыла на Слободку еще до выхода приказа № 7 и смогла занять общежитие Водного института – вполне приличное трехэтажное здание, состоящее из множества небольших комнат. Удобно было и то, что общежитие было окружено забором, отделявшим его, в какой-то мере, от ужасов Слободки.
В одной из комнат на третьем этаже Фредерика поместила свою семью – двоих сыновей и престарелую тетку, а в остальных, и тут надо отдать должное ее организаторским способностям, устроила госпиталь. Будем называть этот госпиталь, в отличие от госпиталя доктора Петрушкина, госпиталем доктора Сушон [11].
В этом импровизированном госпитале без лекарств, без перевязочных материалов, без обслуживающего персонала, без, без… в течение полугода, до 23 июня 1942 года, доктор Сушон самоотверженно спасала от смерти тифозных больных и не менее самоотверженно некоторое число здоровых от… отправки в Березовку.
Как же ей это удавалось?
Видимо, помогало то обстоятельство, что официальным руководителем госпиталя значилась бессарабская еврейка, некая доктор Лещинская. Она не успела в свое время эвакуироваться и, попав в гетто, использовала свое знание румынского языка для того, чтобы завязать «деловые» отношения с его комендантом.
Именно эти, «деловые», отношения способствовали тому, что больные тифом из ушедшего с последним конвоем госпиталя доктора Петрушкина были переведены в госпиталь доктора Сушон.
Именно эти, «деловые», отношения способствовали тому, что даже после того, как 12 февраля 1942-го ушел в Березовку последний конвой и военная жандармерия покинула свои посты, госпиталь, помещавшийся в общежитии Водного института, продолжал существовать.
Как указано в последнем рапорте Центральной комиссии, завершившей на этом свою «благородную» миссию, к 11 апреля 1942-го число прошедших через гетто евреев увеличилось c 33 101 человека до 34 038, из которых 847 умерло «своей смертью», а 548 остаются в госпитале и будут депортированы «позднее».
Это «позднее» произошло только 23 июня 1943 года.
«Чего» или «сколько» это стоило доктору Сушон, никто, наверное, уже не узнает.
Но к счастью для «продержавшихся» в госпитале, это было уже совсем другое, летнее, время и другие условия депортации – трудные, страшные, но не смертельные, и большая часть из 548 указанных в рапорте евреев осталась в живых.
В их числе знакомые нам сыновья Фредерики, 16-летний Сергей и 11-летний Ледя, и еще один 12-летний мальчишка, будущий моряк и писатель Аркадий Хасин.
Но как могло случиться, что в рапорте от 17 февраля 1942 года указано, что через гетто прошло 33 101 человек, а в рапорте от 11 апреля того же года – 34 038?
Откуда взялась разница в 937 человек?
Страшно сказать, но это те евреи, которых выловили в городе.
Охота на евреев на самом деле шла непрерывно.
Мы уже рассказывали вам о том, как сразу же после вступления доблестной румынской армии в город, в октябре 1941-го, жандармы рыскали по домам, выискивая евреев, как собирали их в колонны и гнали в Тюремный замок. Потом, в ноябре 1941-го, шла охота на мужчин-евреев, не явившихся на регистрацию, а в январе уже следующего 1942-го – охота на женщин и детей, не вышедших в гетто.
ИЗ РАПОРТОВ ИНСПЕКТОРА ЧИУРИ
*22 января 1942 года
Охота на евреев в городе продолжается…
*24 января 1942 года
Арестовано и передано военным властям 7 скрывавшихся евреев…
Но можно смело сказать, что все, что было за эти месяцы в городе, ничто, по сравнению с тем, что началось после 12 февраля 1942-го, после того, как из гетто ушел последний конвой.
Теперь это слово – «охота» – уже не метафора.
Но что, собственно говоря, произошло?
Почему вдруг снова – «охота»?
Ведь город как будто уже «очищен»?
Ан нет! Все не так просто, как кажется!
Если по рапортам Центральной комиссии через гетто прошло около 33 тысячи евреев, а по «Спискам оставшихся в живых», составленных Еврейскими комитетами, их было на 31 декабря 1941-го порядка 40 тысяч, то где оставшиеся семь тысяч?
Особую злость «Красной Собаки» вызывало то, что в полученных им рапортах почти всегда имелась приписка: «В основном, старики, женщины и дети… В основном, старики, женщины и дети… В основном…»
Как назойливый рефрен, содержащий в себе какую-то скрытую угрозу.
Так, например, за три дня, с 17 по 19 января, среди 3407 депортированных было 1273 женщины, 1010 детей, 1104 стариков и старух и ни одного мужчины призывного возраста.
Как же так? Почему?
Почему «в основном, старики, женщины и дети»? Где мужчины?
Неужели, несмотря на облавы, в городе все еще прячутся семь тысяч жидов?
Антонеску выходит из себя – он рычит на своих приспешников и грозит им всеми возможными карами.
В страхе за свою пошатнувшуюся голову, Алексяну на этот раз подошел к делу со всей серьезностью. Для «охоты» на жидов были созданы особые жандармские и полицейские отряды, мобилизованы служащие городской управы, мобилизованы члены Центральной комиссии по эвакуации и снова, конечно, дворники и управдомы.
И началась «Большая охота».
Казалось, в городе не осталось ни одного не обшаренного уголка, ни одного человека, у которого не проверили бы документы. И, как полагается на настоящей охоте, тут и там раздавались выстрелы и слышались крики подстреленной
