по бокам от нее бежали мужчины в темной форменной одежде, в которых Мэрион распознала полицейских. А следом спешили рядовые лондонцы — прохожие, которые разглядывали демонстрацию с неподдельным интересом, точно редкостную диковинку.
Что же это происходит? В воздух взметнулись шляпы — их было целое море. Люди заголосили. Мужские голоса прокричали слоганы, которые у Мэрион никак не получалось разобрать. А потом зазвучала песня — Мэрион уловила знакомый мотив. Валентин часто напевал ее — это был «Интернационал», гимн социалистов.
Время битвы настало,
Все сплотимся на бой.
В Интернационале
Сольется род людской!
Мэрион зажала рот ладонью. Так это один из голодных маршей, о которых она читала в газете! Один из отчаянных походов безработных жителей городов, в которых позакрывались заводы и фабрики! Когда она различила на некоторых красных транспарантах белые серпы и молоты, по коже побежали мурашки.
МОЛОДЕЖЬ ЛАНКАШИРА ПРОТИВ ГОЛОДА!
ДЕЛЕГАЦИЯ ИЗ МАНЧЕСТЕРА.
ДОЛОЙ МУЧИТЕЛЕЙ!
В горле у Мэрион пересохло. Ее переполнило безграничное сочувствие. Теперь, когда людской поток сместился, она отчетливо видела всех участников марша — тут были люди всех возрастов, в ветхой одежде, с голодными, изможденными лицами. Молодые ребята особенно ее тронули — они шагали, дерзко расправив плечи, всем своим видом демонстрируя уверенность и самодостаточность. На богатые дома они поглядывали чуть ли не с презрением.
Интересно, есть ли среди них Валентин? Мысль об этом пронзила ее, точно стрела. А вдруг он и впрямь скрывается в толпе незнакомцев под одной из шляп? Нет, невозможно. Он наверняка далеко, в Эдинбурге, вместе со своими радикальными воззрениями на любовь. Она решительно прогнала все мысли о нем.
Процессия теперь шагала прямо под ее окном. Она отчетливо видела, как полицейское оцепление теснит и толкает демонстрантов, как служители порядка бьют людей дубинками, точно пытаясь спровоцировать их на агрессию, чтобы потом схватить и увезти в участок за нападение на полицейских.
«Возмутительно! — подумала Мэрион. — У этих людей есть право на мирный протест! Они страдают — как и их семьи! А иначе зачем им было проделывать столь долгий путь, преодолевая пешком сотни миль, ночуя под заборами, довольствуясь любой пищей, какой только удавалось разжиться по пути?!»
Она всмотрелась в самый конец процессии, обвела взглядом последние флаги и транспаранты, поношенную и бедную одежду протестующих. Они по-прежнему храбро пели, и их голоса прорезали громкий гомон клаксонов и гудков, доносившихся от автомобильного потока, спешащего прямо за ними. Процессия свернула за угол, углубилась в парк и исчезла из вида.
Мэрион опустилась на кровать и закрыла лицо руками. От былой радости не осталось и следа. Теперь она чувствовала только злость, вину и жалость. Ее симпатии были всецело на стороне протестующих, но, если бы кто-нибудь из толпы поднял голову и увидел ее в окне, он наверняка решил бы иначе. Подумать только, она — и в доме у герцога, выходца из королевской семьи. Что она тут забыла?
От мрачных мыслей ее отвлек высокий, пронзительный голосок. Принцесса Елизавета была совсем неподалеку — в галерее за дверью. Еще Мэрион услышала глухое ворчание миссис Найт. Девушка кинулась к двери и распахнула ее. В тот миг она была слишком взволнована, чтобы принять спокойный и благопристойный вид.
В лучах закатного солнца, пробивавшихся сквозь стеклянный купол, принцесса казалась живой иллюстрацией безупречного детства. Ее золотые, тщательно расчесанные кудри сияли, а теплая розовая ночная рубашка и тапочки в тон внушали чувство уюта и защищенности.
Она стояла на коленях рядом с одной из игрушечных лошадок и причесывала ей шерстку маленьким гребнем, причем действовала старательно, по одной ей известному порядку. После этого с таким же серьезным видом она расчесала лошадке гриву и хвост. А напоследок надела ей на голову маленькую корзинку.
— Вот твоя торбочка, Молния, — сказала она, погладив лошадку по шее. — Приятного аппетита!
Потом она перешла к следующему скакуну, бережно сняла с него седло и уздечку и принялась так же старательно его причесывать. «Неужели она так всех лошадок обойдет?» — с удивлением подумала Мэрион. Как-никак, скакунов тут было штук тридцать. За час и не управишься.
Та же мысль, по всей видимости, пришла на ум и миссис Найт.
— Ну будет тебе, Лилибет, — с легкой усмешкой сказала она. — Пора помахать в окошко Дедушке-Англии [19]!
— Аллах, вы же знаете, что сперва я должна поухаживать за всеми лошадьми! — с нескрываемой паникой в голосе напомнила Елизавета.
— Не хочешь же ты разминуться с его величеством?! Он ведь всегда в это время ждет твоего появления с биноклем в руках!
— А толпа уже ушла? — спросила старшая принцесса, снимая упряжь с очередной лошадки. Теперь ее движения заметно ускорились.
— О да, — удовлетворенно подтвердила миссис Найт. — Добрые полицейские всех прогнали.
— А что хотели эти люди, Аллах?
— Устроить беспорядки.
— Но зачем?
— Их об этом попросили очень нехорошие люди.
Мэрион ахнула. Ее охватило нестерпимое желание пулей выскочить из комнаты, вот только проповеди в галерее вряд ли возымели бы успех. Она вернулась к себе, сама не своя от ярости.
А следующим утром начались уроки. Полночи Мэрион просидела за столом, доделывая учебный план. Она положила на это немало сил и осталась очень довольна получившейся программой, пускай ни герцог, ни герцогиня так и не захотели с ней ознакомиться, вообще не проявив ни малейшего интереса.
О комнате для занятий никто заранее не позаботился. В доме на Пикадилли было двадцать пять спален и даже одна бальная зала, но никому и в голову не пришло, что Мэрион понадобится помещение для занятий.
— Можете воспользоваться моим будуаром, — беспечно махнула рукой герцогиня.
Будуар оказался пышно обставленной комнатой на первом этаже. Тут была и обитая шелком мебель, и множество зеркал, и напольные часы. Столик же имелся только один — с золотыми ножками и мозаикой. Елизавета, как всегда в белом кружеве, уселась в центре розового шелкового диванчика.
— Давай позанимаемся на улице, — решительно предложила Мэрион.
— Но я же испачкаюсь! Аллах будет ругаться!
Мэрион окинула взглядом наряд принцессы. Его оборочки, судя по всему, надлежало отутюживать вручную, а стирка такого платья наверняка была сущим кошмаром для прислуги: вся спинка была искусно расшита сотнями маленьких пуговок.
— Какой кошмар, — печально заметила Мэрион.
И все же они вышли на улицу. Но едва успели приступить к первому уроку, как к ним направилась герцогиня, осторожно ступая по грязной траве своими белыми туфлями на высоком каблуке. Мэрион в очередной раз заметила,
