— Как я и предполагал, — пробормотал помощник, вытаскивая прибор и показывая его капитану. — Девяносто девять градусов[164]. Диво так диво; эта вода уже годится для чая!
— Остается надеяться, что горячее она уже не станет, — пробасил его собеседник, — иначе мы изжаримся заживо.
По сигналу помощника я опорожнил ведро и вернул его на стойку, после чего сам вернулся на прежнюю позицию, к лееру[165]. Капитан и помощник мерили шагами ют, а в небе, спустя долгий промежуток тишины, прерываемой лишь одиночными хлопками газовых пузырей, выросла луна. Она бросала вниз свои лучи, однако лучи эти были слишком немощны, чтобы разорвать пелену вылившегося из моря густого тумана; они лишь слабо проникали сквозь эту плотную завесу. Некоторое время спустя нам стало очевидно, что туман связан с неестественной температурой воды; туман этот был влажным, и вскоре мы промокли до нитки. Нескончаемая ночь тянулась и тянулась, а затем из-за горизонта лениво выглянул диск солнца, казавшийся тусклым и призрачным сквозь дымку, что, клубясь, окутывала судно. И хотя мы периодически проверяли температуру воды за бортом, термометр показывал лишь небольшое ее повышение. По сути, мы бездельничали, но даже в это время нами овладевало предчувствие чего-то тяжелого и мрачного.
Туманный горн[166] звучал непрерывно. Сигнальщик вглядывался в бурлящую дымку под килем. Капитан бродил по юту корабля в сопровождении помощников, один из которых внезапно указал пальцем на облака тумана и выронил какое-то слово. Все глаза обратились в указанную точку, и там мы увидали нечто вроде черной линии, которая, как казалось, прорезает мятежную белизну бунтующих вод. Больше всего это напомнило чудовищных размеров кобру, вставшую на хвост в ожидании броска. Стоило нам обратить взгляд в ту сторону, как чудище исчезло. Нескрываемое удивление охватило собравшихся членов команды; каждый делился собственным мнением по поводу случившегося, и трудно было найти среди этих мнений хотя бы два сходных между собой. Пока они спорили, я успел услышать слова второго помощника:
— Да чушь всё это, — проговорил он. — Туман бывал и раньше; подобные штуки я тоже имел честь наблюдать. Обыкновеннейшая иллюзия.
Третий помощник покачал головой и пробурчал что-то в ответ, однако дальнейших разговоров не последовало. Чуть позже тем же вечером мне удалось немного вздремнуть, а когда пробило восемь склянок, я возвратился на палубу, чтобы увидать всё тот же морок, сковавший наш борт. Во всяком случае, мне даже почудилось, будто пелена сгустилась еще сильнее, нежели было до этого. Гансард, измерявший температуру моря во время моего пребывания внизу, поделился последними новостями: оказалось, что вода за это время успела потеплеть еще на три градуса, а капитан впал в совершенное уныние. На третьей склянке я двинулся к носу корабля — понаблюдать за окружением и поболтать со Стивенсоном, чье дежурство на вахте уже началось. Достигнув полубака, я отошел в сторону и поглядел за борт; Стивенсон подошел ко мне и встал рядом.
— Странное дело, — проворчал он.
Некоторое время он молчаливо стоял поблизости; казалось, нас обоих повергла в транс мерцающая поверхность моря. Неожиданно прямо перед нами, из самых глубин воды вырос кошмарный черный лик. Этот пугающий образ — точно чудовищный шарж на живые человеческие черты — словно бы на мгновенье заставил нас окаменеть; моя кровь будто бы сковалась льдом; и все мои попытки сделать движение были тщетны. Громадным усилием воли я овладел собой, но, схватив Стивенсона за руку, обнаружил, что не способен выдавить из себя ничего, кроме приглушенных хрипов.
— Глядите! — выдохнул я. — Глядите!
Стивенсон выкатил глаза и, не отрываясь, смотрел в море, как человек, обращенный в камень. Казалось, он желает подробнее изучить чудовище, всё дальше и дальше склоняясь над краем.
— Господи, — ахнул он, — да это же Дьявол, собственной персоной!
Но стоило прозвучать этим словам, как колдовство было разрушено: существо тут же исчезло. Товарищ глядел на меня, в то время как я усиленно тер глаза, теперь уже сомневаясь: сон это был или явь? Самый красноречивый ответ на этот вопрос мог дать вид Стивенсона, лицо которого так и распирало от недоумения.
— Лучший выход — отправиться на корму и доложить Кэпу, — заикаясь, пробормотал он.
Мне оставалось лишь кивнуть и покинуть полубак, печатая шаги, подобно сомнамбуле. Капитан и помощник стояли на срезе полуюта[167], и, взобравшись по ступеням, я доложил им о произошедшем.
— Вздор! — усмехнулся Кэп. — Свою мерзкую рожу в воде увидал, вот и всех делов.
Но, несмотря ни на что, он всё же подверг меня более подробным расспросам. В конечном итоге он даже приказал помощнику идти поглядеть за борт — проверить, нет ли там чего необычного. Впрочем, последний возвратился мгновение спустя без всяких известий: он не смог обнаружить ничего странного или удивительного, как ни старался. Тут пробило четвертую склянку, и мы отвлеклись, дабы устроить себе перерыв на чай. Вернувшись затем на палубу, я заметил группу теснящихся друг к другу матросов, ведущих сплетни о нашем со Стивенсоном «приключении» и о той твари, с которой мы столкнулись.
— Слушай, Чернявый, как думаешь, есть ли шанс, что ты действительно перетрусил, увидав обыкновенное отражение, а? — спросил один из членов экипажа, тот, что был постарше.
— Спросите-ка лучше Стивенсона, — ответил я, пробиваясь к корме.
Когда пробило восемь склянок, пришло время моего очередного дежурства на палубе, к которому я приступил ровно для того, чтобы обнаружить: ничего нового за прошедшее время там не случилось. Однако за час до полуночи помощник, желая закурить, послал меня за спичками в принадлежащую ему каюту. Я мигом прогремел сапогами по латунным ступенькам лестницы; сначала вниз, а затем обратно, на корму, где и вручил коробок товарищу. Тот принял его, достал оттуда спичку и чиркнул ею о каблук. Не успел он проделать этот фокус, как вдалеке от нас, во мраке ночи послышался заглушенный расстоянием вопль. Вслед за этим раздался шумный рокот, словно хриплый рев осла, правда, значительно более низкий по тембру и со сквозящей в нем ноткой — ужасающе знакомой ноткой! — человеческого голоса.
— Боже мой! Слыхал это, Чернявый? — благоговейным тоном осведомился помощник.
— Точно так, сэр, — ответил я, прислушиваясь в ожидании повторения удивительных звуков и едва улавливая суть его вопроса. Внезапно устрашающий рев загремел вновь, отчего трубка помощника вылетела изо рта и шлепнулась на палубу.
— Бегом на бак! — заорал он. — Сейчас же! Быстрее! Посмотри, может, там тебе удастся хоть что-то разглядеть!
С бешеным пульсом и сердцем, трепыхающимся где-то на полпути к горлу, я ринулся к передней части судна. Вахта в полном составе столпилась на полубаке, окружив пост наблюдения. Все они говорили, сопровождая каждое слово бурной жестикуляцией. Но стоило появиться мне, расталкивая плечами эту нервную толпу, как голоса их умолкли, а взгляды загорелись любопытством.
— Вы что-нибудь видели? — закричал я, и прежде, чем смог получить ответ, отвратительный рев поднялся с новой силой, осеняя ночь ужасом. Он, этот рев, теперь, казалось, имел даже направление, несмотря на опутавший нас туман. Несомненно, также, что вопли эти раздавались куда ближе, чем ранее. Промедлив секунду, пытаясь вычислить направление странных звуков, я стремглав бросился на корму, дабы поделиться новостями с помощником. Я рассказал ему, что ничего разглядеть не удалось, а также о том, что звуки теперь раздаются, по всей очевидности, совсем рядом. Услыхав мой рассказ, помощник приказал рулевому немного поднять нос корабля. Мгновением позже пронзительный вопль вновь пронзил ночь, сопровождаясь всё тем же хриплым ревом.
— Оно приближается с правой скулы![168] — воскликнул помощник, подзывая рулевого и отдавая приказ еще чуть-чуть приподнять нос судна. Затем помощник бросился к передней части палубы, по пути успев ослабить подветренный брас[169] и во всё горло клича вахту. Когда же рея[170] была приведена в нужное положение, дабы соответствовать новому курсу, он, несколько успокоившись, вернулся на корму и, далеко перегнувшись через леер, замер, сосредоточенно вслушиваясь. Мгновения тянулись словно часы, а тишина оставалась незыблемой. Вдруг звуки послышались в непосредственной близости: казалось даже, что раздавались они на борту нашего корабля. Вместе с тем, мое внимание приковала странная гудящая нота, вклинивающаяся в этот «рев». Раз или два до наших ушей донеслось нечто вроде «Га-а, га-а!». Затем раздались хриплые посвисты, во всех отношениях сходные с астматическими вздохами тяжелобольного человека.
