мы в Турцию никогда не являлись либералами; напротив, постоянно были противниками всех реформ, сделанных в последнее время турецким султаном <…> мы эти преобразования считали зараженными духом западного либерализма; мы открывали турецкому правительству все заговоры, которые состоялись в надежде на наше содействие; мы выдавали тех людей, которых объявляем теперь воинами христианской <церкви?>, справедливо восставших <!> на защиту ее прав» (Восточный вопрос… С. 7).
…я слишком понимаю «злобу дня»…— Крылатое выражение, возникшее из следующих слов в церковнославянском переводе Евангелия: «Довлеет дневи злоба, его», т. е. «довольно для каждого дня своей заботы» (Евангелие от Матфея, гл. 6, ст. 34).
Участия народа, мысли народной — только чувствовал тяготу повинностей и наборов. — Б. Н. Чичерин утверждал, что Восточный вопрос и Крымская война были делом рук исключительно царского самодержавия и что лишь «дух русского правительства» мог «дать ключ к уразумению этих запутанных явлений». В статье много говорилось о тяжелых экономических последствиях Крымской войны для народа.
«Прежде всего надо устранить мысль — прямо говорится это и на счет славян». — В цитате допущены отклонения от текста статьи. Курсив введен Достоевским, слова в скобках — его замечание. (Ср.: Восточный вопрос… С. 6).
…ключи Вифлеемского храма служат только предлогом для достижения целей политических…— Вифлеемский храм — Храм Рождества Христова в древнем палестинском городе Вифлееме (ныне Бейт-Лахм в Иордании), построенный над пещерой, в которой, по евангельскому преданию, родился Иисус Христос. Спор «о святых местах», послуживший непосредственным поводом к Крымской войне, касался, в частности, вопроса о том, кому владеть ключами от Вифлеемского храма — православной или католической церкви. Предмет спора был в сущности своей ничтожным, так как богослужение в храме отправлялось как православным, так и католическим духовенством, а сам храм на ключ не запирался. Показательно, что даже высшее русское духовенство оставалось равнодушным к распре относительно «святых мест» до тех пор, пока ее не начали раздувать в международный конфликт по указке Николая I и Наполеона III, каждый из которых искал предлога для осуществления своих политических целей на Ближнем Востоке. Со своей стороны, православное духовенство в Палестине не желало вмешательства России, опасаясь, что тем самым будет нарушено тогдашнее статус-кво, которое в целом его удовлетворяло. Таким образом, автор статьи правильно оценивал сущность споров о «святых местах», политическая подоплека которых была ясна многим современникам событий,
…(в другом месте прямо говорится это и на счет славян)…— См. цитату в примеч. к с. 230. Продолжая выраженную в ней мысль, Б. Н. Чичерин писал: «Бескорыстная выходка служит личиною других замыслов; мы не рыцари христианства, мы не ревнители свободы <…> Цель войны есть, следственно, чисто политическая…» (Восточный вопрос… С. 8).
О, Грановский глубоко любил народ! — В период работы над «Бесами» Достоевский придерживался убеждения, что Белинский и западники презирали Россию и народ (см.: ч. I, гл. 1.9). К 1873 г. его мнение несколько изменилось, что отразилось на оценке в очерке «Старые люди» («Дневник писателя» за 1873 г.) отношения Белинского, Герцена и вообще западников к народу. Ту же точку зрения Достоевский развивает в комментируемом отрывке, а также в сентябрьском выпуске «Дневника писателя» за 1876 г. (см. с. 294–295).
…взгляд на народ наш заклятого западника — «лучше уж не говорить». — Достоевский вспоминает слова, которые он приводил в апрельском выпуске (см. с. 120) из статьи В. Г. Авсеенко «Опять о народности и культурных типах».
…эти жертвы старообрядцев, посылающих от обществ своих санитарные отряды…— В передовой статье «Московских ведомостей» (1876. 15 июля) сообщалось, что «общество московских старообрядцев пожертвовало значительную сумму денег на устройство походного лазарета во 100 коек для отправки в Сербию». 26 июля лазарет выехал из Москвы; 29 июля в Троицком соборе в Петербурге происходило напутственное молебствие. Отправка этого госпиталя рассматривалась как событие большой общественной значимости, и о нем сообщили многие газеты.
И, уж конечно, слышал, да и в церкви молился за упокой души Николая Алексеевича Киреева…— Николай Алексеевич Киреев (род. 1841) — отставной штаб-ротмистр лейб-гвардии Конного полка, один из самых деятельных членов Славянского комитета в Петербурге. По поручению Комитета он в середине апреля 1876 г. выехал за границу для оценки перспектив и возможностей подготовлявшегося в Болгарии восстания. Прибыв в начале июня в Сербию, он занялся вербовкой и формированием болгарских добровольческих отрядов и принял над ними командование. С началом военных действий его отряд, в который влились и сербские подразделения, принял участие в боях с турками. 6 июля Н. А. Киреев геройски погиб в сражении, о чем 7 июля М. Г. Черняев известил телеграммой Славянский комитет в Москве. Сообщение о гибели Киреева было напечатано во многих газетах; панихиды по нему служили по всей России.
И хоть падет, но будет жив — Славна кончина за народ! — Цитата из думы К. Ф. Рылеева «Волынский» (1822).
…так и остались, во весь свой век, лишь обучившимися русскому мужику иностранцами. — Имеется в виду Д. В. Григорович. В детстве его воспитывали мать и бабушка, обе француженки, а позднее он был помещен в частный французский пансион. Русскому языку он выучился у дворовых и крестьян; первые книги на русском языке прочел уже в Главном инженерном училище по рекомендации Достоевского. В комментируемом саркастическом замечании отразилось не только отрицательное отношение Достоевского к западническому либерализму 40-х гг., но и переоценка творчества Д. В. Григоровича, происходившая в 60-70-х гг., когда в его произведениях стали отмечать идиллическое, «пейзанское» изображение жизни русского мужика (А. А. Григорьев, М. Е. Салтыков-Щедрин, П. Д. Боборыкин, В. П. Буренин и др.). Ирония Достоевского направлена, по-видимому, и против И. С. Тургенева, о котором в подготовительных материалах имеется следующая запись: «Тургеневу недостает знания русской жизни вообще. А народную он узнал раз от того дворового лакея, с которым ходил на охоту («Записки охотника»), а больше не знал ничего» (XXIV, 91).
А если устыдятся уж и Грановские — а мудрецы ареопага умолкают. — В этом отрывке используется евангельский рассказ о проповеди апостола Павла в афинском ареопаге, кончающийся словами: «Услышав о воскресении
