Последний год войны. Рыбаков уже начальник автомобильной службы гвардейского корпуса. Командиру корпуса генералу Глазунову (нарисованному замечательно) предстоит форсировать реку. С автомобильным транспортом дело обстоит плохо. Рыбаков уже об этом рапортовал своему непосредственному начальству. Но генерал недоволен рапортом. Вызванный Рыбаков говорит разгневанному генералу: "Никакие заявки в автоотдел армии не помогут." - "Куда же обращаться?" - "В автоуправление фронта." - "У тебя там, что, знакомые есть?" - "Да." - "По Москве, по институту?"
Рыбакову становится ясна истинная причина вызова к самому командиру корпуса: начальник отдела кадров (т.е. гепеушник) ознакомил генерала с личным делом Рыбакова. Генерал: "Поезжай в штаб фронта. В Москве где жил?" - "На Арбате." - "Знакомая улица."
Машины Рыбаков раздобыл. Читая этот эпизод, начинаешь понимать, почему Рыбакову удавалось впоследствии вести то открытую, то хитрую борьбу за "Детей Арбата" с руководством Союза писателей, с редакторами, с ответственными, могущественными работниками ЦК КПСС. Мне вспомнилось, как бессильны были в подобных обстоятельствах мои друзья Гроссман и Платонов. И дело не только в том, что они были гораздо дальше от советской структуры, чем Рыбаков: у них не было за плечами опыта статьи "58-10".
Рыбаков много, обстоятельно и, видимо, со знанием дела пишет о военных операциях, о расположении наших и вражеских войск. Признаюсь, что я, участник войны, всем этим мало интересовался. Серьезным знатоком этого дела был писатель Симонов. А я уже заранее томился, тосковал, если мой начальник-редактор приказывал мне интервьюировать начальника штаба или самого члена Военного Совета. Милы мне были беседы в кубриках или в землянках с матросами или с солдатами - и не на военные темы. Вот почему я, читатель, оживился, когда Рыбаков прервал военные информации рассказом о своей первой жене Асе, матери его рано скончавшегося старшего сына.
Война для Рыбакова кончилась в маленьком Райхенбахе. Наш майор на собственной машине "опель-капитан", обладатель репарационной пишущей машинки и солидной пачки оккупационных марок, въезжает в разрушенный Берлин. Среди развалин - здание американской комендатуры. О чем думает русский офицер? "Войти, представиться, сказать, что я в прошлом судим по политической статье "58-10", отбыл ссылку и сейчас опасаюсь новых репрессий. Прошу политического убежища".
Я не помню советского писателя (а Рыбаков был писателем советским), который писал бы о себе с такой непривлекательной, даже очень жестокой для своего образа откровенностью. Мне вспомнилась беспощадность "Исповеди" Руссо. В своих воспоминаниях Рыбаков не хочет нравиться. Он хочет правды. И мы верим его торжественным и таким простым словам: "Я люблю Россию, в ней родился и вырос, за нее воевал... я включил мотор, нажал педаль сцепления, перевел рычаг скоростей и поехал на восток. Домой".
С него в армии, за храбрость, снята судимость, но в родном доме ему жить нельзя: Арбат - режимная улица. Инвалид войны, получавший жалкую пенсию, поселился в подмосковной деревне. Начал писать повесть: "Писать не умел, но упорства хватало". Повесть о детстве называлась "Кортик". В 1948 году ее напечатали. Успех, критика хвалит, дети читают запоем. Но хочется быть писателем и для взрослых. Следует рассказ о первом романе "Водители".
Роман в "Октябре" напечатал Панферов. Знаменитый слуга государства, влиятельный редактор тогда мерзкого журнала, пьет и закусывает с новым автором, дает Рыбакову понять, что введет его в состав редколлегии, представит на соискание Сталинской премии, выхлопочет для него квартиру, дачу в Переделкине, обещает высшую гонорарную "лауреатскую" ставку и просит собеседника - просит не кто-нибудь, а он, Панферов, любимец режима - прочесть первую книгу своего нового романа. Следует диалог. Хочу передать его в сокращенном виде - не могу отказать в удовольствии себе и читателю. Начинает Панферов:
- Читал мой роман?
- Читал.
- И как?
- Первая книга... Надо бы до конца дочитать.
- Ишь ты какой, - он недобро усмехнулся. - Твой роман я тоже не до конца дочитал, договор подписывал, оценил тебя. А ты, видишь ли, конца дожидаешься.
- Вещь читается, роман, думаю, получится...
- Ах, значит, романа еще нет, еще "думаю, получится"... Что же тебя там не устраивает? Говори прямо, по-писательски.
- Один сюжетный ход неубедительный... В романе написано: в Прикаспии гибнут овцы, положение в области отчаянное, туда срочно посылают нового секретаря обкома. Казалось бы, он должен вылететь первым самолетом, а он садится в Химках на теплоход и спокойно плывет по Волге две недели... а овцы тем временем гибнут. Читатель этому секретарю не поверит.
Панферов сидел, набычившись, потом с горечью сказал:
- Да, вам этого не понять.
- Кому вам?
- Вам не понять... В этой поездке я показываю Волгу. Нашу Волгу, великую русскую реку, дорогую каждому русскому человеку... А вам, конечно, не понять.
- Кому это нам?
- Вам, инородцам.
- Ах так... Мало того, что ты графоман, ты еще и антисемит. Значит, правду о тебе говорят.
Панферов разорвал и бросил в корзину договор:
- Со шпионами договоров не заключаю.
- Что, что?
- Ты же спал со шпионкой, с Анной Луизой Стронг, вот с кем ты спал...
- Дурак ты! - сказал я на прощание.
Через несколько лет Рыбаков узнал, что Панферов смертельно болен. И навестил его. И простил.
Я пробовал прочесть "Водителей". Не то. Впрочем, сам автор теперь в этом признается.
Первый "взрослый" роман Рыбакова был представлен к Сталинской премии второй степени. На высочайшем заседании сам Сталин назвал "Водителей" "лучшим романом этого года". Но добавил:
- А известно ли товарищам, что Рыбакова исключили из партии и судили по пятьдесят восьмой статье... Неискренний человек, не разоружился.
Рыбаков начинает борьбу за Сталинскую премию. Места его борьбы - кабинеты Союза писателей, нотариальные конторы. Да, он был судим по 58-ой статье, сослан, но никогда в партии не состоял и на фронте судимость с него была снята за отличие в боях. Борьба ведется с упорством, с находчивостью, с тем опытом, повторяю, который приобретается в лагерях и в ссылках. И побеждает. Сталин говорит: "Информация была неточной, восстановить его в списке..." И вот Рыбаков - сталинский лауреат.
Наш автор не только памятливый, честный воспоминатель, не только превосходный портретист. Он и размышляет. По его мнению, февральская революция не сумела выполнить те задачи, которые выполнила октябрьская, например, вывести Россию из войны. Нет, не вывела: когда война прекратилась в Европе, русские с русскими воевали еще три года. Сожалея, что народы в тридцатых годах не избавились от Гитлера, Муссолини, Сталина, автор высоко оценивает Ленина, свершившего революцию под лозунгом социальной справедливости и братства народов, провозгласившего нэп, предоставившего экономическую свободу крестьянам и предпринимателям.
Я с этим не могу согласиться. Конечно, нэп - смелое и разумное решение Ленина, но Ленин такое же зло, как и Сталин. А что касается братства народов, то я прошу редакцию "Знамени" и читателей разрешить мне сделать отступление, увы, не маленькое, но не безынтересное.
13 ноября 1920 года, после изнурительной войны между белыми и красными, а также с турками, собрался съезд народов Дагестана. Декларацию об автономии этой кавказской республики Ленин, еще вполне здоровый, поручил произнести своему наркомнацу Иосифу Сталину. Начав с того, что все народы нашей страны "проклинали Россию", Сталин сказал:
"Враги советской власти распространяют слухи, что советская власть запрещает шариат.
Я здесь от имени правительства Российской Социалистической Федеративной Советской республики уполномочен заявить, что эти слухи неверны... Советское правительство считает шариат таким же правомочным, обычным правом, какое имеется и у других народов, населяющих Россию".
(И. Сталин. Сочинения. Том 4. Стр. 394).
Неразумная, неграмотная политика нынешнего правительства России по отношению к Чечне, увы, очевидна. Но то, что нам показали в Чечне по телевизору, что возмутило весь мир, начато не сегодня, начато Лениным. Ради того, чтобы укрепилась его власть, он готов был идти на любые преступления против своих сограждан. Сталин - продолжатель дела Ленина.
О своих соседях, о детях Арбата, Рыбаков начал писать в 1958 году. Через девять лет он предложил роман "Новому миру": в этом журнале был напечатан роман Рыбакова "Лето в Сосняках".
Редактором журнала был Александр Твардовский, с небывалой смелостью опубликовавший "Один день Ивана Денисовича", произведение бессмертное. Рыбаков надеялся, что Твардовскому понравятся "Дети Арбата", которые, не дойдя до редактора, уже больше года томились в редакции. Роман высоко оценили сотрудники Твардовского - Анна Берзер, Кондратович, Лакшин. Измученный ожиданием, Рыбаков обратился к Твардовскому с письменной просьбой прочесть роман. Вот что сказал автору по телефону Твардовский:
