Тогда Мариго и слуга ее удалились, притворив за собою двери; а молодой путешественник разделся и, с радостью опустившись на богатое и чистое ложе, уснул немедленно и глубоко.
Мариго между тем строго запретила людям шуметь; сама сходила на конюшню и велела накормить мула ячменем, а потом занялась на кухне приготовлением самого вкусного завтрака.
Уже солнце зашло далеко за полдень, когда сладко уснувший путешественник проснулся. Он вышел из комнаты, умылся у фонтана, надел чистую одежду, достал из своей дорожной сумки книгу и, севши покойно на софе у окна, открытого на немолчный ручей, стал читать. За этим занятием застала его хозяйка дома; она пришла узнать, хорошо ли он отдохнул и каково его здоровье.
Войдя, она приметила на лице его недовольство, и он видимо неохотно отвечал ей. Вообще, хотя он и говорил ей по необходимости обычные слова приветствий и признательности, но она еще с той минуты, как вышла на крыльцо, чтобы пригласить его, ни разу не видала улыбки на его мрачном лице.
Годами, заметно, он был еще довольно молод; но безобразно худ, бледен, через меру бородат и вовсе лицом не красив и не приятен; а придавал всем движениям, словам и даже взглядам своим великую степенность и сановитость. Эти особенности возбуждали любопытство молодой хозяйки, и ей очень захотелось побеседовать с таинственным и угрюмым странником.
Поэтому, как будто бы не обращая внимания на его нахмуренные брови, она почтительно села поодаль на диване и спросила его: «хорошо ли он себя чувствует?»
— Очень хорошо, госпожа моя; благодарю вас, — отвечал философ, не оставляя книги своей.
— Облегчился ли тот недуг, на который вы утром жаловались, стоя у наших ворот? — спросила еще Мариго.
— Облегчился.
— Хорошо ли вы почивали?
— Хорошо, — еще неохотнее ответил он.
Но Мариго все притворялась, что не замечает его досады.
— Вы, должно быть, вообще очень слабы здоровьем? Я замечаю это по вашей бледности и худобе, — продолжала она.
Путешественник на это отвечал ей мрачно и грозно:
— Нет, госпожа моя, нет! и еще раз — нет! Я худ и бледен — это справедливо, но вовсе не от недугов, а от чрезмерной учености моей. С ранних лет я постиг великую истину, что прежде чем вступить на путь жизни деятельной, мудрый юноша должен познать всю мудрость прошлых веков, сохраняемую, как в сокровищнице, в этих книгах, всюду и всегда меня сопровождающих. Теперь, хотя, изучивши мудрость книжную вполне, я путешествую для познания мудрости житейской, но все-таки паки и паки освежаю свой ум живой водою древнего любомудрия, для сохранения незыблемой ничем твердости духа. Да, госпожа моя, я еще юн годами, но умом и познанием я богат, я очень богат!!
И он, кончая эту речь, взглянул на нее еще сердитее.
— Что же пишут в ваших книгах про женщин? — спросила Мариго.
— Все худое, — отвечал мудрец. — В этих книгах перечисляется все то зло, которое сделали женщины от сотворения мipa и до нашего времени, и изображаются их пороки. В этом согласны мудрецы всех стран и всех времен. Не женою ли грех первородный вошел в мiр? Ева соблазнила Адама. Не за красивую ли женщину пролито столько геройской крови под стенами Илиона? Далила погубила Самсона. Омфала унизила Иракла, павшего у ее ног. Иезавель и Гофолия потрясали основания еврейского царства. Ксантиппа отравляла жизнь Сократа. Жены же совратили великого царя и мудреца Соломона и заставили его поклоняться идолам. И всех зол, причиненных на свете этом как привлекательностью женщин, так и пороками их, не перечесть и до вечера. Прекрасно уподобил один из древних разных женщин разным животным: «Одна из них, говорит он, горда и неукротима, как дикая кобылица; другая лукава и жестока, как лиса или кошка; третья неопрятна, сварлива и бесстыдна, как псица... И только одна из десяти, быть может, заслуживает сравнения с трудолюбивой и полезной пчелою».
Мариго почтительно дослушала его, а потом вздохнула печально и, вставая с места своего, сказала:
— Хотя я не знаю, к какому из перечисленных этим мудрецом животных себя, бедную, приравнять, — к пчеле не смею, а к собаке, к лошади и к кошке злой и хитрой — не желаю, однако, думаю, что хоть в одном уподоблюсь пчеле — это в том, что позаботилась, как могла, об утолении голода вашего и прошу вас сделать мне и мужу моему честь вкусить от трапезы нашей в садовом киоске. Обжалуйте!
Она повела его в киоск, где уже был приготовлен обильный и роскошный завтрак. Киоск был весь обвит виноградом, кроме передней стены, по которой стлался необычайно душистый жасмин. Вокруг цвели алые и белые розы и другие цветы. Колонны киоска были ярко раскрашены, пол его был мраморный; вокруг широкий пунцовый диван, а посреди киоска бил фонтан обильным снопом ключевой воды. Мариго нарочно приказала для гостя открыть его.
На дорогой скатерти, в первый раз вынутой из сундука, стояло множество разных блюд и напитков и посреди всего превосходный ягненок, начиненный мелкими стафидами и кедровым орехом.
Фрукты также были различные, и черешни белые с темными вместе, перемешанные для красы, были связаны длинными гроздьями наподобие кистей винограда.
Молодой философ и прекрасная хозяйка кушали вместе с большим удовольствием, и под конец обеда, когда уже и старое вино, вынутое нарочно для этого особого случая из погреба, развеселило сурового гостя, Мариго возобновила прежний разговор:
— Однако, — сказала она, — не все ж об одних пороках женских передает нам история рода человеческого. Были и примеры добродетелей... Не правда ли?
Мудрец улыбнулся и сказал ей на это любезно:
— Ведь и тот женоненавистник, который сравнивал женщин с разными животными, уподобил же некоторых из них пчеле. Про вас, кирия Мариго, можно сказать двояко: по трудолюбию, по домостроительству вашему вы именно та всеполезная и драгоценная пчелка, которой сей древний муж воздавал хвалу; по красоте же вашей и миловидности вы, напротив того, подобны одной из этих восхитительных и пестрокрылых бабочек, которые порхают в эту минуту по цветущему и благоухающему Эдему вашего сада! О! кирия Мариго, как должен быть счастлив ваш муж!!
Мариго поблагодарила его за похвалы, стыдливо опуская глаза, и, вставши, вышла поспешно и приказала служанкам скорее убрать со стола. Они убрали и подали гостю кофе на серебряном подносе и наргиле.
Он стал курить, внимая приятному шуму фонтана, шелесту густых деревьев сада и веселому, кроткому пению птиц.
Мариго возвратилась скоро и снова села возле него, только еще ближе прежнего. Гость, казалось, был упоен блаженством и, беспрестанно улыбаясь, глядел на нее молча.
— Да, да! Не все, не все порочны!.. — повторял он и, еще придвинувшись к ней, взял ее руку.
Мариго не отняла руки.
— О, кирия Мариго! — опять воскликнул он, — как должен быть счастлив ваш муж и как я завидую ему!..
Мариго глубоко и печально вздохнула.
— Вы вздыхаете, царица красоты?!.. Вы несчастны?!.. — спросил он с жаром.
— Муж мой очень ревнив и недоверчив... и даже теперь...
— Что? что теперь?! — с испугом спросил мудрец.
— Даже и теперь, — отвечала Мариго, — когда мне так приятно с вами — я непокойна... Я жду его с минуты на минуту из города...
Философ испугался; наргиле выпал из руки его; он встал с дивана и воскликнул:
— Зачем же вы мне не сказали прежде, что он вам запрещает даже самое законное гостеприимство!!
— Нет, — ответила Мариго, — он не запрещает его; но он недоверчив и очень гневен, и я боюсь, чтобы он...
Она не кончила... На дворе раздался конский топот, и громкий мужской голос сердито сказал:
— Возьмите лошадь скорее и поводите ее... Эй! Где вы?!
— Это он! Это муж! — с притворным испугом прошептала Мариго, — идите, идите сюда!.. Скорей!!! Я вас запру в шкап!.. Иного спасенья нет!..
И, быстро увлекши за собой в дом философа, она втолкнула его в шкап, заперла его на ключ и вышла.
Он стоял в темноте среди женских одежд, со страхом думая о том, что может ему предстоять; каялся в своем безумии и в том, что изменил так неожиданно и так глупо своей книжной премудрости.
Но страх его перешел в истинный ужас и в совершенное отчаяние, когда он услыхал из шкапа, что Мари-го вводит сама в эту комнату мужа своего и говорит ему:
— Вот видишь ли, друг мой, ты иногда как будто не доверяешь мне и ревнуешь; я этого больше не желаю; я хочу, чтобы ты мне всегда верил... Сегодня приехал откуда-то издалека один молодой мудрец и просил напиться и отдохнуть. Я пригласила его, успокоила и угостила; но он, злоупотребив правами гостеприимства, начал ухаживать за мной и объяснился мне в любви...
— Где он? где он?.. Я его убью... — закричал в исступлении муж.
Мариго начала просить:
— За мою верность и любовь, и за то, что я так с тобой откровенна, я прошу и умоляю тебя, мой друг, не обагряй рук твоих кровью. Мы сделаем ему только наставление и отпустим его... Обещай мне это, и я укажу тебе, где он...
— Говори, говори, где он? — кричал муж. — За твою любовь и верность обещаю тебе отпустить его живым... Но я сокрушу ему ребра... Скажи только, где он?!
