- Отгрызла последний крючок, - пояснил я, хлюпнув носом.
- Не уберег-таки! - словно упрек бросил он мне, отложил в сторону грабли, достал из кармана замызганный кисет с махоркой и стал крутить цигарку.
Я сидел и молча смотрел, как свертывал он ее своими коричневыми от ожогов и загрубевшими от работы пальцами.
- И идол же тебя знает, - начал он, не отрывая глаз от цигарки. Неудачник ты у меня, как я замечаю, в рыболовном деле. Все беды к тебе липнут, как мухи к паршивой козе.
А когда я рассказал ему про трагическую гибель лысухи, он внимательно выслушал, потом крепко затянулся несколько раз подряд, сказал:
- То, что ты не тронул малых и не взял от них убитой матери, - это хорошо. Это значит, что у тебя вот тут, - он легонько стукнул себя кулаком в грудь, - не ведро с мазутом, - и подумав, добавил - но без матери они все одно погибнут!..
- А может быть, переловить их сеткой да выкормить? - подсказал я...
- Глупость, никчемная затея! - решительно отверг он. - Вот если они прибьются к другой матери-лысухе, это их спасет. А щуку непременно надо уничтожить! А то она, еще чего доброго, домашнюю птицу запросто начнет косить. Только вот надо покумекать, чем ее заарканить! - и, хлопнув ладонью по колену, сказал:
- Есть способ!
Чудесный старик был мой дед: он искренне разделял со мной успехи и радости, и если на мою голову сваливалась беда, он, как верный друг, непременно находил способ помочь горю. Уж он-то обязательно что-нибудь придумает!
Старик тяжело поднялся с места, бросил на кучу щепок грабли и молча исчез в мякиннике. Там он чем-то шуршал, звенел и, наконец, вышел с двумя ржавыми обручами от старой сорокаведерной бочки. Подойдя ко мне, стукнул их один о другой, точно проверял пригодность к делу, и, видимо, оставшись довольным, сказал:
- Принеси-ка из амбара наковаленку, пяток гвоздей и захвати с прируба старую сетку! Найдешь?
- Найду, - ответил я и со всех ног припустился в амбар.
Когда я вернулся, дед уже разрубил в одном месте обручи и прилаживал их друг к другу. Из гвоздей быстро нарубил заклепок, и с моей помощью склепал концы двух обручей вместе. Получилось кольцо с поперечником в полтора метра. Потом обтянул это кольцо сеткой, получилось нечто похожее на небольшой подъемник.
- Догадываешься? - спросил оп меня.
- Ага.
- Ну, и как?
- Ничего, - тоном знатока произнес я.
- А теперь смотри! - сказал он и, приблизившись к курам, что блаженствовали на золе, так ловко бросил круг, что две курицы и встрепенуться не успели, как очутились под сеткой. - Во, понятно? Так вот. Бросай с опережением, на голову, - поучал он, высвобождая кур из-под обруча.
...Окруженный камышом и садами, словно в зеленой колыбели, тихо лежал плес. Метрах в трех от поверхности воды, как гигантский рог, отходил от толстого морщинистого ствола вербы сухой, очищенный от коры крепкий сук. На конце сук раздваивался, как рогатина. Вот на этих рогах я и устроился. Внизу, подо мной, спокойно стелилась гладь воды и, глядя вниз, я видел себя, вербы с грачиными гнездами, а в просветах ветвей - клочки голубого летнего неба. Но щука нигде не показывалась.
Откуда-то выпорхнул дергач и снова уселся на свою, видимо, излюбленную кочку. У стенки камыша, там где еще лежала убитая лысуха, прижавшись к ее боку, сидели пригорюнившись три птенца.
Когда солнце стало клониться к закату и из садов дохнуло свежестью, на вербах громче закричали грачи, видимо, там начался ужин. С тех пор как я забрался на этот сук, прошло уже не менее двух часов, все тело ломило от усталости, глаза слезились от напряжения, а щука как провалилась. Сколько раз я уже хотел бросить свою охоту и сползти вниз, но, вспомнив слова деда, что неудачам и бедам надо не сдаваться, бодрился и оставался на месте. Только когда солнце краем коснулось горы, что подковой охватывала с запада наш хутор, а на плес, затененный вербами, легла вечерняя синева, я вдруг увидел у дальней стенки камыша страшную голову старой щуки. Сердце у меня дрогнуло.
Чтобы дать хоть немного отдохнуть глазам, я отвел их в сторону и еще раз посмотрел на птенцов. Они по-прежнему молча жались к боку неподвижной матери. И тут в стеблях камыша, неподалеку от убитой птицы, взгляд мой уловил темный силуэт еще одной лысухи. Она держалась в чаще и не выплывала на плес. Не знаю, кто это был - самец или самка, брат или сестра убитой, но меня утешило, что поблизости от малышей-сирот находился их взрослый сородич.
Засмотревшись на лысух, я прозевал выход щуки на плес.
Тихо шевеля хвостом и плавниками, она едва заметно подплывала к птенцам. Я приготовился бросить обруч. И то ли потому, что тень от верб закрывала меня, то ли потому, что щука считала себя здесь полновластной хозяйкой, она не замечала нависшего над ее головой круга с сетью. И даже тогда, когда обруч накрыл ее, она не сразу метнулась в сторону.
Я стремительно прыгнул на нее с трехметровой высоты. Ох, уж и повозила она меня!..
Домой я возвращался огородами, где злые на язык соседку занимались вечерней поливкой.
Едва я поднялся от речки на пригорок, где буйно пестрел желтыми цветочками зеленые грядки огурцов н помидоров, как сразу же со всех сторон полетело:
- Эй, ты, горе-рыбак, опять попусту огороды топчешь?...
- Да какой из него рыбак, прости господи, он головастика от сома не отличит! - узнал я голос бабки Насти. - Я б такому сыночку... - хотела она вынести мне какой-то приговор, но, увидев у меня за спиной на кукане гигантскую щуку, вдруг удивленно раскрыла рот, точно приготовилась проглотить арбуз.
Женщины окружили меня, и каждая по-своему старалась выразить восторг. Их возбуждение было так велико, что, даже когда я отошел метров на сто, они все еще стояли на месте и словно в оцепенении молча смотрели мне вслед.
Я вошел во двор и, сбросив со спины щуку на густую траву у крылечка, вытер рукавом вспотевшее от волнения лицо.
Первым подошел отец. Он молча посмотрел на добычу, потом положил мне на голову руку.
Из погреба поднялась мать, попыталась пройти мимо, но, видимо, и ее сердце дрогнуло. Она повернулась и тоже подошла к нам. На нее щука произвела еще более сильное впечатление.
- Видишь, парень-то оправдался, - произнес отец.
- Нынче куры прямо перебесились, двадцать яиц снесли, - словно в ответ ему сказала мать и ласково взглянула на меня.
- Значит, есть на что крючочки менять? - вставил отец и, подморгнув мне, добавил: - Надо дать парню, не обедняем!...
Из амбара вышел дедушка.
- Чего это вы тут галдеж открыли? - спросил он.
Дед подошел, прищуренными глазами уставился на щуку, потом неторопливо приподнял ее на руке и, кинув на меня исподлобья одобрительный взгляд, многозначительно произнес: - Н-та-а! Вот так и надо. Добивайся своей цели упорством, смекалкйй и трудом!..
Вскоре началась страдная пора - сперва сенокос, потом уборка хлебов. И только с наступлением холодов мне, наконец, удалось сбегать на речку.
На знакомом плесе было пусто, вода потемнела, и ее густо устлали опавшие листья. Старческая, желтизна окрасила камыш, и на вербах опустели грачиные гнезда. Поредели кусты терновника, и только белые переспевшие гроздья хмеля яркой бахромой висели на голых ветвях.
Я прошел немного дальше по берегу и вскоре на чистинках, между кустами осоки, увидел семь уже возмужавших молодых лысух. Долго наблюдал я за ними, стараясь узнать знакомых мне сирот, но различить их было невозможно, все они как две капли воды походили друг на друга. И все же мне хотелось уверить себя, что среди них и три малыша, вскормленные не родной, но доброй матерью. Может быть, я и ошибался в своих догадках, но мне приятно было так думать.
