- Больше я тебе ни о чем рассказывать не буду, - сказал Шушарин. И конечно соврал, потому как вокруг всех его фобий было много еще разговоров.
В общем, всю эту эпопею с моргом мы назвали "трупиканкой" в честь популярного в народе мексиканского сериала "Тропиканка". А "трупониадой" прозвали наши работы по моргам, потому что были еще заказы...
И вот мы приближаемся к входу в морг, где висит табличка, сделанная нашими художниками: "Морг такой то" и расписание работы.
Страхи и напряжение, связанные у нас с этим местом, давно прошли. За месяц работы здесь мы такого насмотрелись, что пронять нас было уже нечем.
Видели, правда одним глазком, как "потрошат" покойников. И эти фартуки на патологоанатомах, все в крови.
А один наш художник, так тот даже и принимал "жмурика". Дело было ночью. Приехала "труповозка", а встретить клиента некому: Пашка-сторож валяется на своей кушетке вусмерть пьяный. И художнику Борьке пришлось отложить кисточки и искать ключи от холодильника.
- Представляете, - рассказывал он (эта история потом стала своеобразным морговским хитом), - привозят к нам "жмурика" в чем мать родила. Прикрыт только одной простыней. Простыня соскальзывает, пока я его на каталку забрасываю. И я вижу у него между ног невероятных размеров половые органы. То ли яйца у покойников распухают - белок быстрее всего разлагается, - то ли, действительно, гигант из жизни так рано ушел, - вслух рассуждал он.- Но после этого, мужики, я не знаю, что мне с пипиской своей делать. Страшно подойти теперь к собственной бабе: а вдруг она лучше видела, чем мой заморыш?
Борька врал, что ему страшно, он и в морге завел себе пассию. И все шарохался с нею по кабинетам и подвалам.
Ну, а у Пашки постоянно требовал халявского спирта за то, что прикрыл его тогда.
И так, входим в морг. И нас никто не встречает. За загородкой, где обитают сторожа, вовсю работает черно-белый телевизор. На топчане валяется пьяный мужик, укрытый с ног до головы грязной простыней. В какой-то момент я даже подумал: "Уж не покойник, ли?". Но по спиртовым испарениям, несущимся из того угла, а потом и по дыханию понял, что не покойник.
Так никем не замеченные, мы проходим в прощальный зал. Не спеша разглядываем роспись и остаемся довольными увиденным.
Я прелагаю Шушарину заглянуть в холодильник, но он отказывается.
- Что так? - спрашиваю я. И чтобы его пошокировать, сам заглядываю туда.
Уже на улице он интересуется:
- Ну, что там?
- Где? - спрашиваю, хотя понял, что он имеет виду. И после короткой паузы говорю ему:
- Баба лежит, молодая, красивая, голая, едва прикрытая простыней. Больше всего на меня произвела впечатление, - продолжаю, - ее застывшая окаменелая грудь.
- Правда, что ли? - спрашивает Шушарин, хотя по выражению моего лица понимает, что я "прикалываюсь".
- Граждане некрофилы! - тогда обращаюсь я к нему- Калитка нараспашку! Бери любой труп, на любой вкус, и делай с ним, что хочешь.
- Спасибо не надо. Желание уже прошло, - неожиданно остроумно отвечает Шушарин.
И мы направляемся к церкви, которую недавно открыли при больнице.
Когда-то давно это была церковь. Потом при известных обстоятельствах, в тридцатых годах, когда убрали купола и разрушили колокольню, превратилась в больничный корпус. И вот опять уже церковь.
Все, на что хватило средств этому приходу, так это сделать шикарные деревянные двери с крестом над ними, да насадить неестественно маленький для такой объемной крыши куполок в виде луковки.
Внутри помещения две сообщающиеся комнаты. Сколько же здесь перепланировок было! Как в государственных учреждениях, беленые потолки и крашеные стены. А на стенах - иконы, как потом выяснилось, большей частью из дома прихожанами принесенные.
В центре дальней комнаты иконостас.
И одна немолодая прихожанка с черными, как смоль, волосами - ни один седой волосок не выбивался из-под ее платка - взялась рассказывать нам, да складно так, эпосом повеяло от этого рассказа, о том, что сделан был этот иконостас одним умельцем из Томской области - другом отца Владимира, батюшки этого прихода.
-"Последний иконостас свой делаю", - сказал умелец, - рассказывает нам она. - Сделал его, переслал нам его в контейнере и помер в скором времени. Так что, вот такая красота стоит у нас в церкви - память его рук.
Я так не считаю. "Вскусовщинкой" попахивает от этого творения. Но мне приходится кивать в такт ее голосу. Зачем рушить приходскую легенду?
Затем взгляд мой натыкается на расписание церковных служб, написанное от руки. И меня удивило, когда я прочел, что в следующее воскресенье в восемь часов крестный ход будет.
- Как же так, - спрашиваю я ее.- Раньше крестные ходы вроде только на Пасху были.
- Нет, - отвечает она, - сейчас во многих церквах, каж-ную неделю крестные ходы бывают. Много нечисти, бесов скопилось, которых от людей отгонять надо.
- А сквернословят как, распутничают, пьют, - слышим мы другой голос рядом с собой.
Это старуха в модных кроссовках на толстой подошве (видимо, за внучком донашивала) подошла к нам.
Она обвиняет весь мир в падении нравов. И непонятно почему затеяла разговор о путанах, что обитают около гостиницы "Центральная".
- Что это она так резво? - шепнул мне на ухо Шушарин.
- Видимо, сама грешна была, - отвечаю я и показываю на парня, что стоит с видом послушника в углу комнаты.
В руках у него старая церковная книга. А на лице печать благолепия, действительно благолепия, отличающего его от старух.
"Что же за истины он такие знает, о каких я не знаю, - думаю я.- Не верится, глядя на него "зеленого", что он знает что-то такое, чего я не знаю".
Потом подумал: "Может он афганец какой-нибудь... прошедший через горнило войны. Или закомплексованный молодой человек, жизнь которого обделила чем-то?
Какое такое несчастье приключилось с ним, что он вот так вот самозабвенно углубился в свою книгу?
И несчастье ли?... если у него такое просветленное лицо?".
И мне вспомнился один мой знакомый актер по фамилии Сладченко. Как-то он рассказал мне, что ему было видение. Поначалу я не поверил (уж очень веселый был у него нрав). Но потом понял, что не прикалывается.
Так вот, видение ему случилось после длительного запоя. И, что интересно, рассказывал он мне:
- Человек я с фантазией. Но видение, которое мне пришло, было точно таким же, о каких мне рассказывали впоследствии бабушки в церквях.
В серебристых одеждах - почему-то я сразу же понял, что это Бог - в образе старика явился ко мне. Посмотрел на меня испытующе и сказал: "Брось пить". Зло сказал: "Брось пить". В виде приказа.
И теперь вот уже скоро семь лет, как я не "потребляю". И стал верующим человеком.
"Может, действительно, "что-то такое" должно случиться с человеком, чтобы он поверил в Него, - думаю я, глядя на этого послушника, который все также стоит, не меняя позы.- Или, может быть, такие вещи случаются с глубоко несчастными людьми?"
"Гордыня, говорят ваши постулаты - грех, - продолжаю размышлять я.- Ну, а гордость? Это что, плохо? Ни у кого ничего не просить, даже у Господа, если он есть. Это что, плохо?
Ну ладно, целый монолог гордеца в духе Достоевского "спроворил". Не такой уж я гордый".
И по крупицам начинает всплывать в памяти история, что произошла со мной в ранней юности, когда я залетел в "ментовку".
Да, мне грозил тогда срок, и срок немалый. "Хулиганка".
И вот за несколько дней до суда со мной приключились странные для меня события. Я ехал в троллейбусе. И вдруг как-то разом почувствовал свою беспомощность в этой жизни. Судебный маховик мог смолоть меня, как щепку. И мне ничего не оставалось, как ждать своей участи.
Я проникся необыкновенной добротой к миру. Я ощутил вину перед ним. Я пропускал вперед всех женщин, когда выходил из троллейбуса. Я любил всех прохожих. Я любил жизнь.
Я говорил себе, что это мне месть за то, что я вразрез со всем миром живу. И обещал себе исправиться.
Но в глубине души я знал, что это ложь. В глубине души я все-таки любил себя. И заигрывал, таким образом, с теми высшими силами, что должны были решить мою судьбу в ближайшие дни.
Вскоре мы выходим с Мишкой из церкви. И я чувствую облегчение, как всегда чувствовал, выходя из этого заведения.
На улице все так же льет дождь, и Шушарин заторопился к "теплой" Вике "под крылышко".
Я вспоминаю, что у меня на донышке вино осталось. Чуть углубляюсь в одну из больничных аллей. Достаю из внутреннего кармана пальто бутылку. И выпиваю.
Хмеля как такового нет. Просто обостряются чувства.
И я иду шляться по городу, купив в ближайшем ларьке еще бутылку вина.
Глава 2
Гостиница "Мухтар"
Кладбище. Гостиница "Мухтар".
Открываю глаза и вижу за окном кусок хмурого неба.
"Надо купить, наконец, шторы, - думаю, - а то живу как босяк. Можно, конечно, дать задание Машке - все-таки дизайнер. Но это значит сделать ей еще один аванс на будущее. А мне этого делать пока не хочется".
