Парень не утруждался. Полчаса теории под диктовку, затем - пожалуйста, вопросы, и на все вопросы один ответ: "Это я вам говорил, посмотрите записи"; отвел в компьютерный зал и исчез, и они, предоставленные сами себе, друг другу задавали вопросы, стараясь сообща пробраться сквозь дебри нового предмета.
Парень ее раздражал. И манерой разговаривать игриво, и тем, что всякий раз минут десять - пятнадцать ждали его прихода, а он заглядывал в кабинет, округляя глаза в деланном изумлении, мол, как?! Вы уже здесь?! И серьга ей мешала. И она, вместо того, чтобы вникать в то, что писала под диктовку, занималась аутотренингом, внушая себе, что серьга не показатель, и у каждого поколения свои причуды, и... И соседка наклонилась, шепнула в ухо: "Ничего не понимаю, только о его серьге и думаю", и она решила, что постулат, принятый в ее время, что внешний вид учителя должен не отвлекать внимание учеников от урока, был не лишен смысла.
Женщина была настоящим педагогом. Она приходила за несколько минут до начала занятий и вела их до последнего, пока кто-нибудь из слушателей ни начинал откровенно поглядывать на часы, а в кабинет - заглядывать новая группа; старалась изложить как можно больше информации и обстоятельно отвечала на любой вопрос, желая всем все разжевать и запихнуть в клюв, и, конечно, ни на минуту не оставляла своих питомцев.
И каждый день за стеклянной дверью компьютерного зала появлялась высокая и массивная фигура профессора.
Парень, если он был в тот момент в зале, улыбаясь, выходил в коридор, пожимал руку профессору и начинал с ним болтовню. Женщина - нервничала, терялась и явно воспринимала частые визиты руководства как желание найти упущения в ее работе.
Она ощущала себя виноватой, чувствуя, что профессор появляется в этом месяце у дверей аудитории несравненно чаще, чем прежде. Виноватой перед женщиной, что живет, как большинство педагогов страны, на мизерную зарплату, не имея, очевидно, ни от кого никакой поддержки, и боится потерять приработок, который отрабатывает честно и добросовестно. И думала, что в родном Отечестве всегда процветают те, кому лучше бы вообще в нем не прорастать.
Профессор всякий раз останавливал ее в дверях. Женщина ничего не замечала, вся в волнении от своих недобрых ожиданий, а парень поглядывал с улыбочкой.
Шло одно из последних занятий. Дверь распахнулась, пришел профессор, раздал квитанции - больше некому, конечно. Взял свободный стул, сел рядом. Она уже не знала, как притворяться ничего не замечающей дурочкой. И не встанешь, не уйдешь - занятие в разгаре. Уткнулась в компьютер, но профессор, словно не замечая ее протеста, продолжал беседу:
- Вы учились в тридцать восьмой школе?
- Нет.
- В нашем институте?
- Нет. Я не имею никакого отношения к техническим профессиям.
- Вы знаете, у меня отец - педагог, - и профессор назвал свою фамилию, ей незнакомую.
- Нет.
Словно не слыша возражений, профессор стал объяснять, что она могла бывать у его отца. Когда-то прежде. Школьницей. Или студенткой. Но она училась далеко отсюда. Приехала с мужем, или говоря языком книг прошлого, за мужем. Муж, впрочем, благополучно уехал в места более комфортные через пару лет. А она...
Но она лишь повторила:
- Нет.
Но где-то они встречались, - настаивал профессор.
Она пожала плечами: можно подумать, они живут в Токио с населением миллионов в двенадцать. Да где угодно он мог ее видеть, и не раз: в Доме одежды, в центральном гастрономе, в автобусе, на концерте симфонической музыки. На барахолке, наконец. Да на улице - она живет в трех кварталах от института. Потому именно сюда и пришла.
Женщина-педагог, пытаясь отвечать на вопросы, прислушивалась к их разговору.
Ситуация становилась нелепой. Впору спросить:
- Послушай! Что тебе нужно?
Но... разве ее ни мучает встреченное на улице знакомое лицо, пока не вспомнится, что то женщина из регистратуры или слесарь из домоуправления.
В сумрачном вестибюле профессор стоял одетым в зимнем пальто, но она узнала его тотчас и подумала с досадой: если профессор ждет ее, как ей пройти незамеченной? На улице мороз, муж, конечно, уже продрог, она и так задержалась: занятие последнее, а вопросов - масса.
Открылась дверь аудитории, косой луч света упал на лицо профессора, на пушистое рыжеватое кашне, и... что-то знакомое появилось в его облике.
Он заразил ее своим недомоганием, сердито думала она, невпопад отвечая мужу на расспросы, как ей курсы и что она узнала интересного. Теперь и она будет думать, почему ей знакомо его лицо. Ерунда какая-то. Что за знакомый, если она месяц не могла увидеть в нем ничего знакомого. И все-таки... В том его облике, в коридоре... Она явно его где-то видела!
Теперь ей уже не помогали рассуждения, мол, мало ли где, да где угодно: в магазине, на остановке автобуса, на пляже. Какой пляж. Она не была на пляже лет эдак... Но упорно вертелся в голове пляж. Она попыталась представить, каким был профессор в годы оные... Когда ходил на пляж. Хотела рассердиться на себя: при чем тут пляж и годы оные. Но...
Теперь она уже не могла думать ни о чем, кроме одного: откуда она его знает? Они были знакомы? Хорошенькое знакомство, если ни один из них не может вспомнить, как и где они общались.
Она стала вспоминать семинары, курсы, университет марксизма-ленинизма (где она только ни училась!), но, хотя она и не помнила большинства сокурсников, ощущала: не то.
Она прокрутила воспоминания дальше к началу - отец кого-то из ее учеников? Но она работала в другом районе, а профессор, судя по всему, всю жизнь живет в этом. Может быть, кто-то из подруг когда-нибудь бывал у нее в гостях с ним? В гостях? Возможно, один раз, в конце концов, многие ее подруги в молодости часто меняли своих избранников. Она стала перебирать в памяти подруг (в былые годы она дружила со всем светом), но ни с одной из тех, кого она вспомнила, профессор не стыковался. Он был знаком - с нею?! Да, господи, что у нее столько было мужчин, что она не помнит их лиц?
Она перебрала в памяти увлечения былых лет - нет. И все-таки, профессор был где-то там, в ее былой жизни. Ее - не подруг.
Она достала с антресолей кипы старых бумаг - пожелтевшие письма, ранние рассказы, дневники.
2. Волны лениво ласкают раскаленную гальку и нехотя откатываются прочь. Пахнет свежей рыбой. Если не смотреть вдаль и не видеть другой берег, кажется, что лежишь у моря.
Чья-то тень загородила солнце.
Двое парней стоят по щиколотку в воде и ждут, когда освободится место: женщина, что лежала рядом с ней, собирает вещи.
Один из парней - высок, бородат, рыжеват и весь такой... величественный. Смотрит сосредоточенно за горизонт. Александр Ш сошедши с першерона.
Второй - чернявый, вертлявый. Но глаза - пронзительно голубые, в них смотреть трудно.
Женщина ушла. Бородатый достал из портфеля покрывало, деловито разостлал. Видно, он из тех, кто на одну ночь в поезде обустраивается как на постоянное жилье. Ну, и правильно. Чего хорошего в том, что она годы живет так, словно ей осталось провести в доме последнюю ночь.
Парни улеглись. Внимательно осмотрели пляж. Обменялись репликами. Затем бородатый вновь снисходительно глянул на нее, на девчонок, что лежали чуть поодаль, и подставил бороду солнцу. Чернявый подставил солнцу зад, и голубые глазки забегали по девчачьим телам.
Ей стало скучно, и она вернулась к книге. И забыла про новых соседей, но вскоре невольно посмотрела в их сторону - оттуда на нее шел дым: парни курили. Она отодвинулась.
- Что, дым мешает? - поинтересовались голубые глазки.
- Да, мешает, - она отвернулась к книге.
- Надо же. Первый раз встречаю девушку, которой мешает дым.
Она промолчала, продолжая читать.
- Обычно девушки переносят дым очень хорошо.
Ну, прямо как англичанин про погоду. Она молчала.
Голубые глазки стали кидать камешки в соседних девчонок.
Книга была интересная. Она зачиталась. И вздрогнула: шею царапнул острый камушек. Юноша смотрел на нее и лучезарно улыбался.
- Не лучший способ знакомиться с девушками: кидать в них камушки или пускать дым в лицо.
- О, - воскликнул чернявый, обращаясь к другу. - За нами следят. - И ей. Вы видели, что я кидал камушки.
Друг повернул голову, и струйка дыма полилась ей в лицо.
- Простите, я не хотел. - Бородатый сел. И стал курить в сторону.
- Если вам не нравится дым, надо отойти, - сказал голубоглазый.
От хамства она терялась, появлялись бессильные слезы, и разговаривать не хотелось. Она отвернулась от парней, решая, как ей поступить: перейти ей некуда, пляж полон, уйти с пляжа? Но почему уйти должна она?
- Я прихожу на пляж отдыхать. - не умолкал голубоглазый.
- Быть самим собой. И делать, что мне хочется.
- Да, конечно. Дело только в том, что кому хочется. Вам - хамить, - не сдержавшись, буркнула она.
Голубоглазый словно только и ждал ее реплики. Он сел поближе и начал выступление. Он говорил долго и витиевато. И категорично. О том, что девушка должна знать свое место. И то, что девушка должна быть только девушкой. Тогда у нее будут радости в жизни, которых лишена она. И изюминки в ней нет. А все эти потуги - они в девушке излишни, вернее, непростительны.
