И она касалась прохладных лиловых гроздьев рукой, и прыгала с дорожки в траву, где притаились фиалки, и сидя на корточках, окунала голову в озерки незабудок, и шепталась с ними, шепталась… А потом вновь пускалась по пустынным дорожкам, углубляясь все дальше в поселок.
Май уже отцветал. День давно перевалил за полдень и застыл в ожидании, когда дрогнет невидимая пружинка часов, влекущих ход времени, и потянет, повлечет за собой, чтобы солнечный рай растворился в зыбких закатных сумерках… Чтобы день сгорел без следа, поддавшись чарам владычицы-ночи.
Но он сиял ещё — этот рай, и Сеня щурилась, прикрыв глаза и подставив лицо теплым лучам, когда нога её, внезапно не ощутив опоры, провалилась куда-то, все внутри сорвалось, в глазах потемнело, что-то звонкое взорвалось в голове, потом что-то толкнуло в грудь и… Дальше она ничего не помнила.
Очнулась Сеня от мерного журчанья воды. Приоткрыла глаза… Тень густая и влажная навалилась со всех сторон. Тень кустов, облаков и ещё чего-то, названья чему Сеня не знала. Но догадалась, что эта неведомая мрачная тень — живая — и она вездесуща, она способна проникнуть всюду. И эта тень стоит на страже здешних мест!
Сеня помотала головой, прогоняя дурные мысли. Голова болела, в глазах все двоилось. Она немного пришла в себя и увидела, что лежит на самом краю открытого люка. Где-то там, в глубине шумела вода. Крышки у люка не было. Этот зиявший провал находился чуть в стороне от дороги, прямо возле канавки, поросшей густой травой, из которой выглядывали любопытные глазастенькие цветы. Сеня силилась вспомнить как их зовут, пытаясь отодвинуться от края бездны и с испугом ожидая приступа резкой боли: а вдруг она что-то себе повредила? Но нет, ничего не болело, руки-ноги были целы, только вот голова… Названья любопытных цветов она так и не вспомнила и потерла виски рукой. С головой явно что-то было не то — она встала на ноги и мир стронулся с места, поворотился как карусель и её затошнило. Сеня рассердилась на себя: надо было получше глядеть под ноги, а не пялиться по сторонам. Сколько раз бабушка говорила!
Ей было страшно обидно, что такой радостный, такой светлый день испорчен — ясно же, что уложат в постель! Может, не говорить? Но похоже, ей и впрямь требовалось прилечь — голова кружилась, мир пошатывался, точно младенец на нетвердых ногах…
— Ничего, я вернусь! — кивнула она манящим зарослям за калиткой и дорожке, утопавшей в цветущих кустах.
Отчего-то неудержимо захотелось проникнуть туда — в этот сад. Что Сеня и попыталась: спотыкаясь и потирая висок, она подошла к калитке, на которой виднелась заржавевшая табличка с номером «52» и полустершейся фамилией как видно, владельца участка. Видны были только начальные буквы «ВА» остальное погибло от времени и непогоды. Трава за забором — едва не по пояс. Сад был совсем запущенный, а дом нежилой. Это стало ясно с первого взгляда — по провалившейся верхней ступеньке крыльца, голым окнам без занавесок, кускам фанеры, кое-как прибитым снаружи к оконным рамам, по ощущенью заброшенности и безлюдья, исходящему от этого старого потемнелого дома…. Перед окнами разросся огромный сиреневый куст, под тяжестью махровых пушистых гроздьев ветви кренились едва ли не до земли. Эта сирень была какая-то особенная — яркая, сочная, с соцветьями густо-фиолетового оттенка, похожего на цвет вечернего предгрозового неба. Похоже, эта сирень и привлекла Сенино внимание к пустому дому. Она загляделась на неё — и…
Отойдя от калитки, Сеня стороной обошла мрачный провал, едва её не поглотивший, и стала озираться, пытаясь понять, в какой стороне её дом. Неподалеку был перекресток, с которого она и свернула на эту аллею. Вышла к нему, встала на перепутье… Перед нею и позади простиралась довольно широкая, как видно, центральная аллея, а справа и слева — дорожки поуже. И дачи, дачи кругом… Высокие и не очень, кособокие старенькие развалюхи и вновь возведенные пижонистые коттеджи в два-три этажа… Кажется, она свернула в проулок с злосчастным люком именно с центральной аллеи… Да, вон виднеется смешная пластиковая бочка, разрисованная ромашками, — она заметила её, когда шла сюда. А вон ярко-оранжевый домик, цвет которого Сеня язвительно определила как «вырви-глаз»! Точно, здесь она проходила. Ох, как голова болит… Скорее б добраться.
— Ой, я же не знаю номера дачи! — выпалила она на ходу, изо всех сил стараясь не сбавлять шагу, хотя ужасно хотелось рухнуть в траву и больше никуда не ходить. — Какой номер нашего участка? И фамилия хозяев? Она же на табличке возле калитки написана! Мама ведь говорила… Митины? Или Мишины? В общем, на «Ми»…
— Эй, Кадык, эта, что ли? — прорезал вдруг тишину противный мальчишеский голос.
На неё на всей скорости мчался велосипедист. Она ойкнула и попыталась сойти с дороги, но он вильнул и, резко затормозив, преградил ей путь.
На парне была синяя кепочка с козырьком, свернутым на затылок, тертые джинсы, рваные под коленкой, и майка с надписью «Адидас». Он ощерился в кривой ухмылочке, обнажившей сломанный передний зуб, и шмыгнул носом.
— Ну ты, Кадык, тут она!
К ним подрулили двое велосипедистов. В одном Сеня узнала брата, а другой был чернявый, толстый, с забинтованным локтем.
— Сенюха! — приветствовал её Костя, слезая с велосипеда. — Ну ты воще! Где тебя носит — там предки с ума посходили!
Она в изумлении уставилась на него. Костя никогда прежде не называл родителей «предками». И впервые назвал сестру этой идиотской «Сенюхой»! Как видно, тут не обошлось без влияния его новых знакомых. И как видно, его самого прозвали они «Кадыком»…
— Ну чё, раз она нашлась, ты домой? — шмыгнув носом, спросил парень в кепке.
— Ага… Все, ребят, я поехал. Значит завтра как договорились?
— Мамука, заедешь за ним?
— Угу, — утвердительно мотнул головой чернявый. — У тебя какой участок? Двадцатый?
— Точняк! Там ещё на табличке написано «Митин А.П.» Так что, не ошибешься…
— Слушай, а она говорить умеет? — растягивая слова процедил чернявый Мамука, не глядя на Сеню.
— Не боись, с этим у нас все в порядке! Правда, Сенюха? — потрепав сестру по разметавшимся волосам, изрек братец Костя. — Скоро сам убедишься.
— Да мне без разницы, — презрительно сощурился толстяк и сплюнул в канаву.
— Слон, значит, завтра встречаемся возле пруда? — уточнил Костя.
— В двенадцать тридцать. Дорогу Мамука покажет.
Парень с выбитым зубом по кличке Слон поворотил велосипед, вслед за ним то же проделал Мамука, и вскоре оба скрылись за поворотом.
— Ладно, давай — залезай на багажник, — скомандовал он. — Ты чего смурная такая? Где тебя носило — там с бабой Инной истерика…
— Да нет, я ничего… Гуляла просто.
— А я новый велик обкатываю. — Костя кивнул на свой новенький велосипед. — Так классно!
Сеня взобралась на багажник и обеими руками вцепилась в сутулые плечи брата. Далось ей это не без труда, потому что брат её Костик был чрезвычайно худ и высок, отчего в школе получил кличку «Длинный», а в бывшем Дворце Пионеров, где он занимался в компьютерном классе, преобиднейшую кликуху «Глист». Костя был близорук, носил очки, кроссовки сорок второго размера, сгибался при ходьбе в три погибели и клевал носом. В жизни его интересовало одно — компьютеры. А теперь, как видно, ещё и велосипед. Он был замкнут, угрюм и дик — сторонился компаний и вообще людей, и часами просиживал перед экраном компьютера, погружаясь в ирреальный мир хитроумной игры… Потому-то сестра его так удивилась, увидав брата в сопровождении сверстников — такое случилось с ним едва ли не впервые…
«Видно, местность подействовала!» — подумала Сеня. Брата она не то, чтобы недолюбливала — просто у них было мало общего. Трудно было найти существ, столь близких и столь непохожих… Сеня была живая, вспыльчивая как огонь — мгновенно загоралась и так же быстро гасла. А Костя редко выказывал свои истинные чувства — казалось, что он не живет, а тлеет, прозябая в каком-то сумрачном полусне. Его невозможно было вывести из себя, по крайней мере ближайшим родственникам это не удавалось. Он отмалчивался, согласно кивал в ответ на любую ругань, даже самую несправедливую, и только спешил поскорее смыться к своему компьютеру. Впрочем, эта черта их, пожалуй, объединяла: оба жили в своем собственном мире и не желали пускать в него никого — в том числе близких…
Мама иногда, смеясь, звала их отшельниками, а Костю и вовсе странно: «Вещью в себе». Что это за вещь такая Сеня не знала, но догадывалась, что нечто не очень приятное. Наверное маме хотелось, чтобы её дети больше походили на обыкновенных детей — шалили, смеялись… дрались, наконец! А не прятались по углам детской: одна — уткнувшись в книжку, другой — в экран компьютера…
Да, конечно маме хотелось, чтоб её сын был нормальным парнем веселым, общительным… Чтобы двойки приносил и разбивал мячами витрины — и пускай за них платить бы пришлось! Конечно, это она только так говорила, подозревала Сеня, — потому что если б Косте вздумалось на самом деле расшибить витрину мячом, ему бы дома не поздоровилось!
