Владимир Даль - Цыганка

"Где твой дом?" -- спросил я. Он засмеялся, и белые зубы сквозили в странной противоположности с черным телом. "Ла мине ну есть каса, -- отвечал он.-- У меня нет дома, я не боярин".-- "Где же твоя родина?" -- Он меня не понял.-- "Твоя земля?" -- спросил я.-- "Аич, здесь",-- и накрыл ладонью место, где сидел. Потом рассмеялся снова и, сделав рукою движение вокруг себя, прибавил: "Тот ла мине, а все мое, вся земля!" -- "Где же твой отец, мать?" -- "Ба ну щиу, не знаю".-- "Как же тебя зовут?" -- спросил я, чтобы хотя однажды добиться на что-нибудь удовлетворительного ответа.-- "Радукан". И Радукан мой, ухватив клещами раскалившееся железо, начал, перекидывая его проворно с боку на бок, отковывать на походной наковальне своей. В самое короткое время все было сделано и слажено: бричка моя снова стала на четыре колеса свои, и коваль мой, насказав мне скороговоркою, и если не ошибаюсь, в стихах, целую поздравительную речь, которая заключалась пророчеством счастия моего, имеющего быть крепче и постояннее этого железа, кончил, наконец, так: "Я человек бедный, а вас господь послал развеселить меня и порадовать!"

В веселом расположении сунулся я в карман, и -- кошелька моего нет! Потеря моя в эту минуту менее меня поразила и беспокоила, как неприятное положение не быть в состоянии уплатить прислужливому бедняку долг. "Я потерял деньги,-- сказал я ему,-- если их не украл Фемистокл, и потому не могу заплатить тебе деньгами, возьми что-нибудь из вещей моих, из платья, из белья!" -- "Потерял? -- спросил он с участием. -- Мульт? много?" -- "Кроме серебра было червонцев пятнадцать". Он сложил руки на грудь, покачивая головой, потянул воздух в себя и, поражен будучи такою значительной потерей, повторял про себя: "Чинч предзече галбан! Пятнадцать червонцев! Не хочу ничего от вас",-- продолжал он, соболезнуя и собирая пожитки свои. А когда я стал настаивать решительно, чтобы он принял плату непременно, то он, подумав, сказал: "Бояр, не возьму я вашего платья, куда я его одену? Скажут, я украл! Приду я лучше когда-нибудь к вам или к вашим в город, там вы мне заплатите!" -- "Итак, ты мне покуда поверишь?" -- спросил я. Он засмеялся и махнул рукою: "Когда уже я вас не стану обманывать, так можно ли, чтобы вы меня обманули?" Суруджу сказал ему, в какой трактир он меня везет -- Хан-Курой, и мы расстались.

Наконец въезжаем в тесный и грязный Яссы. Город велик, узенькие, досками мощенные улицы, неправильность и вольность постройки беспримерные, смесь азиатского и европейского вкуса, кровли с навесами -- подставки, подпорки на каждом шагу, вонючие тесные дворы, народу на улицах много, обыкновенно более, нежели в домах. Население довольно пестро и разнообразно, наши солдаты, жители -- молдаване, бояре в шапках с пивной котел, греки, армяне, сербы, албанцы, или так называемые арнауты, которые одеваются совершенно по-турецки и всегда при полном вооружении -- это почетная стража, придворный штат бояр и полиция. Они же составляли небольшой отрядец в Малой Валахии, находились при войсках наших и повязывали в деле для отличия от турок белый крест на груди из платков или полотенцев. Кой-где появляется фрак или сюртучишко иностранца-ремесленника, белокурого немца или смуглого итальянца, жиды в народном польском одеянии своем, полунагие цыганы -- все это придает городу вид пестрый и живой. По обе стороны тесной улицы ряды лавок или открытые с подъемными ставнями и под навесами мастерские ремесленников. Разъезжаясь со встретившеюся каретою, зацепили мы по необходимости и опрокинули бочку, вокруг которой ходил бочар и наколачивал обручи, между тем как карета в свою очередь оторвала широкий ставень или откидную дверь противолежащего домика. По углам со звоном и трезвоном продается шербет {Простой щербет не иное что, как вода, настоенная на изюме. Лучший шербет есть род тягучего, искусно приготовленного варенья, которое распускают в воде или запивают водою. (Примеч. автора.).}, коего фонтанчики бьют на деревянных выкрашенных станках и искусно повертывают собою поставленные на шпильке жестяные куклы, к ногам коих еще навешивают пуговки и побрякушки, ударяющие в расставленные вокруг стаканы. Оборванные мальчишки в красных фесках бегают по улицам, а в развалившихся или недостроенных каменных огромных домах гнездятся нагие цыгане, сидят как тени Орка вкруг огненных жерл своих, куют и приговаривают. Иные, одетые почти как у нас одевают певчих, ходят со скрыпками, гудками и цымбалами. Факторы, на тоненьких ножках своих, в черных лоснящихся халатах, прислуживают и подслуживают, а в особенности не упускают случая навязать себя и услуги свои заезжим в трактирах, в коих нет прислуги, кроме этой вольнопрактикующей. Хозяин Хан-Куроя, молдаванский бояр с седою бородою -- преимущество и почетное отличие, за которое уплачивалась турецкому правительству особенная подать,-- битый день, с раннего утра и до позднего вечера, сидел, поджав ноги, на софе с чубуком {Турки говорят: вер бана чубук, "подай мне трубку", т. е. они чубуком называют весь снаряд. (Примеч. автора.).}, с четками, с чашкою турецкого кофе -- таким образом он командовал и управлял всем домом и хозяйством и слыл человеком деятельным, расторопным и порядочным хозяином!

Город раскинут на скатах, на огромных отлогих холмах, и порядочных главных улиц немного. Турецкое обыкновение строить города не на реках, а довольствоваться искусственными водопроводами, может только объяснить причину, для чего главный город княжества стоит над лужею, в 15 верстах от быстрой реки Прута. Пожары несколько раз опустошали город. Последний пожар известен под именем янычарского, ибо янычары сожгли город. Следы этого в особенности еще видны в каменных остатках господарского дворца, огромного, красивого здания. Взяв, однако же, в рассуждение тесноту улиц и дворов, беспорядок, малочисленность каменного строения и с излишеством деревянными избушками переполненные города и городишки в Молдавии и в Турции, надобно сознаться, что пожары бывают у них довольно редко, реже нашего, а из этого опять следует весьма естественное заключение, что пожары вообще в редких случаях только могут происходить от трубок, которые здесь на длинных чубуках и без покрышек дымятся на каждом шагу во дворах, на улицах и в избах, но чаще от печей, которых здесь, напротив, мало, и даже нет в каждом доме.

По праздникам, воскресеньям, барство здешнее ездит кататься по тесной, пыльной или грязной улице, и в это время пешему нет прохода: забрызжут, запылят, закидают, заплещут концами поперек улицы настланных досок. Поезд этот тянется шаг за шагом за город, на так называемый Копо, чистое, плоское поле, степь, и, закинув круг, другой, возвращается в город. У нас в столицах объезжают таким образом по крайней мере качели и балаганы плясунов и скоморохов, здесь кружатся по пустопорожнему месту и в самых дон-кихотовских экипажах прошедшего века. Таких дрожек, полуколясок, крытых и некрытых гермафродитов вы нигде более кроме еще в Букаресте не найдете. Этим струментом, как их называл один остряк черноморского казачьего войска, снабжаются княжества из Австрии. Щегольские кучера одеты гусарами, упряжь немецкая. Зимою кучера носят цветные шубы с кистями по-турецки, но, право, много походят на оборванных сапожников. Извозчики в парных разнокалиберных колясках ездят по часам, и потому все извозчики, как у нас говорится, при часах. Женщины всех сословий и званий -- неимоверные охотницы до нарядов, подарки, по турецкому обычаю, в большом обыкновении и в чести. Нет ничего предосудительного в том, если вам вздумается, как вежливому кавалеру, подарить даму свою платком, шляпкою, лентою, кружевами, шалью -- мужья охотно проглядывают это, потворствуют и в свою очередь выписывают из Вены моды и фасоны для чужих. Вот обыкновение, служащее источником многого и великого злоречия. Впрочем, нет земли, где разводы были бы легче и чаще, как здесь. Супруги расходятся, мирятся или опять сватаются на других -- это ежедневные приключения в быту молдаванском. Надобно признаться, что здесь терпимость супружеская несколько превосходит наши обыкновения и понятия.

Я спросил жида, фактора, как здесь ходят ассигнации. Жид отвечал заминаясь: "За синенькую дают 13 левов",-- а потом божился и клялся, что действительно так. Солдат наш, проходя мимо, проворчал: "Божись! В нашего бога не веруешь, а своего обманываешь; 14 левов, ваше благородие!"

Суруджу мой, съезжая со двора и попадая с табуном своим в ворота, потешил меня еще на прощанье. Он произнес протяжно проклятие одной из кляч своих, превзошедшей меру долготерпения его, проклятие, которое перевели мне следующим образом: "Будь проклята пчела, которая понесет мед на соты, из воску коих будет сделана свеча, которую на смертном одре своем будет держать в последние минуты жизни в руках своих хозяин этой лошади!!!"