Но от кого бы я ни происходил, - от разночинцев, вышедших в дворяне, или от одного из самых старинных русских родов, от предков, коих имя встречается почти на каждой странице истории нашей, - образ мыслей моих от этого никак бы не зависел. Отказываться от него я ничуть не намерен, хоть нигде доныне я его не обнаруживал, и никому до него дела нет.]
До Пушкина литература - светская забава, литератор в лучшем случае придворный, как Дмитриев, Державин, Жуковский, или мелкий чиновник - как Фонвизин, Пнин, Рылеев. Если он придворный - с ним считаются, но покуда он чиновник - его третируют как забавника, как шута.
Вот как изображает Рылеев положение литератора:
[Опять под час в прихожей
Надутого вельможи
(Тогда как он покой
На пурпуровом ложе
С прелестницей младой
Вкушает безмятежно,
Её лобзая нежно),
С растерзанной душой,
С главою преклоненной,
Меж челядью златой,
И чинно и смиренно
Я должен буду ждать
Судьбы своей решенья
От глупого сужденья,
Которое мне дать
Из милости рассудит
Ленивый полу-царь,
Когда его разбудит
В полудни секретарь.
Для пылкого поэта
Как больно, тяжело
В триумфе видеть зло,
И в шумном вихре света
Встречать везде ханжей,
Корнетов-дуэлистов,
Поэтов-эгоистов
Или убийц-судей,
Досужих журналистов,
Которые тогда,
Как вспыхнула война
На Юге за свободу,
О срам! о времена!
Поссорились за оду!..
"Пустыня".]
Николай Полевой: отношение знати к литератору.
Пушкин первый почувствовал, что литература - национальное дело первостепенной важности, что она выше работы в канцеляриях и службы во дворце, он первый поднял звание литератора на высоту до него недосягаемую: в его глазах поэт - выразитель всех чувств и дум народа, он призван понять и изобразить все явления жизни.
В 1819 году, дружа с декабристами, Пушкин пишет на возвращение Александра из-за границы:
[Ура! в Россию скачет
Кочующий деспот.
Спаситель горько плачет,
А с ним и весь народ.
Мария в хлопотах спасителя стращает:
"Не плачь, дитя, не плачь, сударь:
Вот бука, бука - русский царь!"
Царь входит и вещает:
"Узнай, народ российский,
Что знает целый мир:
И прусский и австрийский
Я сшил себе мундир.
О, радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;
Меня газетчик прославлял;
Я ел, и пил, и обещал
И делом не измучен.
"Узнай ещё в прибавку,
Что сделаю потом:
Лаврову дам отставку,
А Соца - в желтый дом;
Закон постановлю на место вам Горголи
И людям все права людей
По царской милости моей
Отдам из доброй воли".
От радости в постеле
Запрыгало дитя:
"Неужто в самом деле?
Неужто не шутя?"
А мать ему: "бай, бай! закрой свои ты глазки;
Пора уснуть бы, наконец,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки!"
"Сказки (Noёl)".]
В 1826 году, когда Николай возвратил его из ссылки, он говорит царю:
[В надежде славы и добра
Гляжу вперёд я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлёк сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукой.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал её предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
Семейным сходством будь же горд,
Во всём будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и твёрд,
И памятью, как он, незлобен.
"Стансы".]
Но когда его упрекнули в лести за эти стихи, он отвечает:
[Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю...
"Друзьям".]
В ноябре 1823 года в Испании был казнён революционер Риего Нуньец; сообщая об этом царю, граф Воронцов сказал: "Какая счастливая новость, ваше величество!"
Пушкин немедленно откликнулся:
[Сказали раз царю, что наконец
Мятежный вождь Риего был удавлен.
"Я очень рад", сказал усердный льстец:
"От одного мерзавца мир избавлен!"
Все смолкнули, все потупили взор:
Всех удивил нежданный приговор.
Риего был, конечно, очень грешен,
Согласен я, - но он за то повешен;
Пристойно ли, скажите, сгоряча
Ругаться этак нам над жертвой палача?
Сам государь такого доброхотства
Не захотел своей улыбкой ободрить,
Льстецы, льстецы! Старайтесь сохранить
И в самой подлости оттенок благородства!]
и заклеймил Воронцова таким четверостишием:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, - но есть надежда,
Что будет полным наконец.
И в том же самом 1826 году, когда он советовал Николаю:
Во всём будь пращуру подобен...
он, присмотревшись к порядкам нового царствования, характеризует его так:
[Встарь Голицын мудрость весил,
Гурьев грабил весь народ,
Аракчеев куролесил,
Царь же ездил на развод.
Ныне Ливен мудрость весит,
Царь же вешает народ,
Рыжий Мишка куролесит
И попрежнему развод.]
(Эпиграмма А.С.Пушкину не принадлежит. Ранее приписывалась А.С.Пушкину, была включена в сборник, изд. Р.Вагнера, Берлин, 1861, по которому цитировал М.Горький -прим.ред.)
А в 1827 году посылает в Сибирь друзьям строки, полные надежды:
[Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье!
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Прийдёт желанная пора:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут - и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
"В Сибирь (Декабристам)".]
Декабристы устами князя Одоевского ответили ему:
[Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли!
К мечам рванулись наши руки,
Но лишь оковы обрели.
Но будь спокоен, бард: цепями,
Своей судьбой гордимся мы
И за затворами тюрьмы
В душе смеёмся над царями.
Наш скорбный труд не пропадёт:
Из искры возгорится пламя
И православный наш народ
Сберётся под святое знамя.
Мечи скуём мы из цепей
И вновь зажжём огонь свободы,
И с нею грянем на царей
И радостно вздохнут народы.]
Он - дворянин; но когда вышла в свет "История" Карамзина, Пушкин великолепно пригвоздил её своим стихом:
На плаху истину влача,
Он доказал нам без пристрастья
Необходимость палача
И прелесть самовластья.
(Принадлежность эпиграммы А.С.Пушкину не доказана. -ред.)
Он пишет:
В России нет закона:
В России столб стоит,
К столбу закон прибит,
А на столбе корона.
(Эпиграмма А.С.Пушкину не принадлежит. Ранее приписывалась А.С.Пушкину, была включена в сборник, изд. Р.Вагнера, Берлин, 1861, по которому цитировал М.Горький - прим. ред.)
Нужно помнить, что за каждое из таких стихотворений в ту пору можно было получить каторгу, ссылку, тюрьму.
По отношению к правительству Пушкин вёл себя совершенно открыто: когда до двора дошли его ода "Вольность", его эпиграммы на министров и царя и когда узнали, что он показывал в театре портрет Лувеля, убившего герцога Беррийского, - граф Милорадович вызвал его к себе, а в квартире велел сделать обыск.
"Обыск не нужен, - заявил Пушкин, - я уже всё, что надо было, сжёг". И тут же написал на память все свои противоправительственные стихи. Только благодаря Карамзину и другим вельможам это кончилось для Пушкина высылкой из Петербурга, - Александр Первый предполагал сослать поэта в Сибирь или Соловки.
Теперь рассмотрим обвинение Пушкина в презрительном отношении к "черни", - как известно, на основании этого отношения наши реакционеры зачисляли Пушкина в свои ряды, а наши радикалы, вроде Писарева, отрицали за поэтом всякое значение.
Прежде всего надо знать, что презрительное отношение к "черни" было свойственно всем романтикам, начиная с Байрона, - это был один из лозунгов литературной школы.
Признавалось, как вы знаете, что поэт - существо высшего порядка, абсолютно свободное, стоящее вне законов человеческих. С этой точки зрения, разумеется, и общество, и государство, и народ резко отрицались, как только они предъявляли к поэту какие-либо социальные требования.
Наши писатели допушкинской эпохи тоже были заражены этим взглядом; так, например, Державин говорил:
Умей презреть и ты златую,
Злословну, площадную чернь...
Он же:
Умолкни, чернь непросвещённа,
Слепые света мудрецы!..
Он же:
Прочь, буйна чернь непросвещённа
И презираемая мной!..
Дмитриев:
Будь равнодушен к осужденью
