- Пристегнитесь ремнями, - сказала бортпроводница Карцеву. - Скоро посадка. Конфетки не желаете?
- Не желаю, - ответил Карцев и послушно пристегнулся ремнями. - Я и посадку не желаю...
- Так в авиации не говорят, - строго сказала бортпроводница.
- Простите меня, пожалуйста... Это я, наверное, не про посадку.
Вера вообще обладала способностью нравиться посторонним людям. И поэтому во всех их семейных неурядицах знакомые винили Карцева, его легкомыслие, непрактичность, разбросанность. Да мало ли в чем обвиняли Карцева! Дома же Вера была человеком жестким и недобрым. Даже ее мать, которую Вера вызвала из Москвы, когда родился Мишка, боялась ее и частенько тихо поплакивала. Изредка старуха напивалась и тогда плакала громко, с криками, угрозами, с обещаниями плюнуть всем в харю и завтра же уехать в Москву! К старшей дочери, к Любочке. Люба и маленькой была тихой и доброй, не то что эта злыдня, которая, смотрите пожалуйста, уселась на диване, как ворона на мерзлом дерьме, сунула в рот папироску, и страдания матери ее и не касаются вовсе!.. Нет! Завтра же к Любе!..
Но наступало утро, и притихшая старуха затевала грандиозную оправдательную уборку, перестирывала все Мишкино барахлишко и уже к концу дня страдальчески охала и демонстративно искала по всей квартире валидол...
Любу, наверное, тоже вызвали...
Она была замужем за Колей Самарским, полковником, преподавателем какой-то военной академии. И Любе и Коле было по сорок, но Коля выглядел моложе и был красив той породистой, интеллигентной красотой, которая неожиданно встречается в самых простых семьях.
Жили они образцово: Люба работала экономистом в одном техническом издательстве, Коля готовил докторскую диссертацию и знал все, что должно с ним произойти в ближайшие несколько лет. Зимой они регулярно ходили на лыжах, а летом отдыхали на юге. И, несмотря на то что каждая такая летняя поездка заставляла Колю влезать по уши в кассу взаимопомощи, Коля был доволен и рад за себя и за Любу. К Карцеву Коля относился просто и благожелательно. Ему нравилось, что Карцев артист цирка, и Коля подолгу и с интересом расспрашивал Карцева о том о сем... В чем-то Коля даже завидовал Карцеву. То ли тому, что Карцев подолгу живет один, без жены, то ли постоянной возможности Карцева к "перемене мест", то ли ежевечернему зримому признанию успеха Карцева, то ли еще чему. Однако Карцев яснее ясного понимал, что, если бы Коле предложили поменяться положением с ним, с Карцевым, Коля отказался бы наотрез. И не потому, что Коля любил свою науку больше всего на свете, а просто потому, что Колино положение солиднее, звание убедительнее, перспективы яснее, да и что душой-то кривить - денег больше... А деньги были очень нужны! Не Коле. Любе. Они нужны были на новую мебель, на немецкую кухню, на какие-то потрясающие замшевые туфли, на дорогой финский костюм для Коли, на тысячи разных необходимых мелочей.
Ни жадности, ни бабского накопительства - все в дом, все в дом! - у Любы не было. Она искренне считала, что положение обязывает и что если жить, так не хуже других. Поэтому вечные нехватки денег у Веры и Карцева Люба воспринимала без сожаления, называя это "неумением жить".
Вера была часто должна Любе. Карцева это нервировало и раздражало, он незаслуженно восстанавливался против Любы и при посещении их дома, из-за боязни показаться бедным родственником, вел себя фальшиво, с каким-то дурацким веселым превосходством и преувеличивал свои настоящие, а тем более будущие заработки. По всей вероятности, Веру мучило то же самое, потому что она невольно подыгрывала Карцеву во всем и даже позволяла себе вслух иронизировать над своей "затянувшейся полосой временных затруднений".
В такие минуты Карцев был благодарен Вере, хотя и знал, что пройдет час-другой, они останутся с Верой вдвоем, напряжение спадет, защищаться будет не от кого и от "затянувшейся полосы временных затруднений" не останется никакой иронии. Вера будет плакать и говорить злые и обидные слова. А если Карцев неосторожно попробует ей напомнить, что она еще вчера смеялась над суетливым мещанским благополучием какой-нибудь там Мирочки Шевелевой, Вера станет некрасивая и обязательно закричит, что он, Карцев, ей вообще никакого благополучия создать не может. Пусть-ка он попробует заработать столько, сколько зарабатывает Мирочкин муж! И тогда Карцев тоже закричит, что Мирочкин муж жулик и ворюга, а он, Карцев, воровать не пойдет, даже если им придется сдохнуть с голоду!
Он, наверное, скажет что-нибудь еще - неумное и не обидное для Веры и мучительное для самого себя. Потом он будет молча проклинать себя за то, что женился на Вере, на женщине старше себя, которая просто плохо к нему относится. Он будет завидовать Мирочкиному мужу, вовсе не жулику и не ворюге, а милому глуповатому Мите Шевелеву, конструктору какого-то не очень таинственного ОКБ...
- Вам куда? - спросил шофер такси.
- На Васильевский... - сказал Карцев.
- Не возражаете прихватить кого-нибудь по дороге?
- Пожалуйста.
Шофер открыл дверцу и крикнул в длинную очередь:
- Кому на Васильевский?..
Правильно. Нужно ехать именно на Васильевский... Не домой, а именно на Васильевский, где после развода Вера жила с матерью и Мишкой. Мишка там, и нужно ехать туда.
Открыла теща. Глаза ее сразу же наполнились слезами. Она обняла Карцева, повисла на нем и слабо закричала:
- Шуренька!.. Шуренька!.. Пропала моя доченька, пропала!..
Карцев беспомощно погладил ее по голове:
- Тихо, тихо, мама... Мишку напугаете...
Теща всхлипнула и застонала:
- Сидит, маленький, сиротинушка моя, да все про мамочку спрашивает!..
Карцев почувствовал, что теща врет. Он отстранил ее и пошел в конец длинного коридора. Он шел, и за его спиной тихонько приоткрывались двери соседних комнат.
Когда Карцев распахнул дверь, Мишка растерянно улыбнулся и слез с дивана. Он стоял загорелый, коротко постриженный и поэтому немного чужой. Карцев шагнул вперед, и что-то горячее подступило к глазам и перехватило горло. Мишка стал расплываться и терять очертания. Карцев судорожно втянул сквозь стиснутые зубы воздух и, спасая себя, подхватил Мишку на руки.
- Папа... - сказал Мишка и затрепыхался.
Но Карцев еще сильнее прижал его к себе и зарылся лицом в несвежую Мишкину рубашонку. Мишка затих, и Карцев слушал, как мелко и часто стучало его сердце...
В субботу Вера отпросилась у своего шефа - заведующего кафедрой невропатологии профессора Зандберга - за час до общего окончания работы.
Зандберг сидел в ординаторской и пил холодный чай вприкуску. Рукава халата у него были закатаны по локоть, открывая толстые веснушчатые руки, густо поросшие седыми волосами.
- Что-нибудь дома? - спросил Зандберг. - Мишка заболел?
Он любил Веру и считал ее самым способным аспирантом на кафедре. Ему нравилось, что Вера мастер спорта по плаванию, и он часто этим хвастался.
- Тьфу, тьфу... - сплюнула Вера. - Слава богу, его нет в городе.
- Почему "слава богу"? - удивился Зандберг.
- Пыль, жара...
- Он опять гастролирует по циркам? С вашим... бывшим?
Вера улыбнулась:
- Нет. Они с мамой в Осташкове. На Селигере...
- А-а-а... - протянул Зандберг. Ему было жарко, скучно и хотелось поговорить. - Так куда же вы торопитесь?
Вера посмотрела на часы.
- Давид Львович, если вы еще хоть раз скажете "а-а-а...", то мне будет некуда торопиться. Я повсюду опоздаю...
- У вас роман? - спросил Зандберг и вкусно захрустел сахаром.
- Ох, если бы!.. - вздохнула Вера и стала снимать халат. - Я еду на рыбалку.
Зандберг с уважением посмотрел на Веру. Ему всю жизнь хотелось ездить на рыбалку, жечь ночью костер в лесу и по утрам дрогнуть в провисшей от сырости палатке. И он никогда этого не делал.
- У вас роман... - с завистью сказал Зандберг.
Нет, конечно, это был не роман...
Берта, или, как ее называли, Большая Берта, давняя приятельница Веры, наконец вышла замуж. Этот факт всем казался невероятным. В том числе и самой Берте. Ее устрашающие размеры и ничем не прикрытое желание выйти замуж сегодня, сейчас, немедленно, сию минуту и за кого угодно удерживали мужчин даже от элементарной вежливости. Ей просто не рисковали подать пальто. И поэтому, когда Берта наперекор всему все-таки вышла замуж, она стала таскать своего мужа ко всем друзьям и знакомым. Во-первых, для того, чтобы насладиться так горячо и давно желаемыми поздравлениями, а во-вторых, чтобы показать мужу, как она любима и почитаема в так называемых "приличных" домах. А так как к Берте все относились действительно хорошо, то уже через полторы недели муж Берты - пухлый тридцатилетний Алик - почти оправился от потрясения, вызванного собственной женитьбой. Ему нравились друзья Берты - врачи, юристы, актеры. Он уважал значительность их положений и чуточку презирал за отсутствие свободных денег. Алик был мясником.
Берта таскала Алика за собой повсюду, и у Веры они бывали чаще, чем у других. Однажды Алик привел знакомого - полупьяного тихого хоккеиста Сережу Рагозина. Алик молол глупости, Берта шумно хохотала, а Рагозин молчал и смущенно покачивал головой. И только в конце вечера он увидел над столом давнишнюю фотографию Карцева и удивленно спросил:
