- У Бобова недавно вышел рассказ, - вспомнил Белокуров, - и знаете, как называется?
- Как?
- "Баба с собачкой". Правда, смешно?
- Да, я читала рассказы Бобова. Они у него все с такими названиями, под КВН. Мне он не нравится.
- Он прекрасный человек.
- Я говорю о нем как о писателе. Хотя вот вы - и газета у вас превосходная, и сами вы великолепный человек.
- Вы же меня совсем не знаете. Может, я кого-нибудь зарезал и в колодец бросил.
- Значит, тому так и надо.
- А жена моя недавно фамилию поменяла, девичью себе вернула.
- Вы женаты, Белокуров? Хотя что я спрашиваю! Конечно, разве у такого человека может не быть жены? То есть как - на девичью?
- Так, стала опять Чернышева.
- И вы этому не воспротивились?
- Нет.
- Но почему?!
- Она у меня переводчица. Блистательная женщина. А одна там ей позавидовала и назвала Белокурвой. Собственно, это как-то сразу напрашивается: Белокурова - Белокурва. Смешно, правда?
- Если честно, то да, смешно, - не удержалась от смеха Элла. - Хотя я бы все равно не стала возвращаться к девичьей фамилии. Взялась быть Белокурвой, так и будь ею до конца, терпи. Ой, простите!..
Она смеялась, и Белокурову теперь тоже было смешно, хотя до сего дня он тайно переживал реставрацию Тамариной девичьей фамилии.
- Да к тому же, - смеялся он, - была Чернышевой, стала Белокуровой, потом опять Чернышевой. И смех и грех!
- А по-моему, это вы все выдумали.
Она вдруг поцеловала его в щеку.
- Об этом вы тоже мужу расскажете?
- Конечно. И про оцеловывание.
Тут в душу его закралось тревожное подозрение, что никакого мужа у Эллы нет и в помине. Он оставил ее руку и принялся подкручивать кончики усов.
- Не убирайте руку, - шепнула Элла. - Мне в ней так хорошо.
А что, если она послана к нему врагами, чтобы заманить? Врагов-то у него хватает. Многие ненавидят "Бестию".
Он посмотрел на Эллу. Она притягивала его всем своим видом. Ее рука уже снова была в его руке. Пропал! Погиб! Потом напишут: "Еще одно громкое убийство..." Как он может так рисковать собой, сыном, Тамарой, отчимом, "Бестией"?! Газета-то - черт с ней! Другой найдется издатель подобной никому не нужной ерунды. Тамара найдет себе другого. Прокофьич уже старый. А вот сын... Как он будет без отца? И до слез стало жалко Сережку.
- Зато сын у меня как был Белокуров, так и остался.
- А сколько вашему сыну?
- Скоро три.
- Три годика? А вам, Борис?
- Тридцать девять.
- А мне двадцать девять. Ха-ха-ха.
"Ха-ха-ха" она проговорила, а не просмеяла.
- А мужу?
- Немного моложе вас.
- А он есть?
- Можете проверить, если хотите. Он сегодня дома.
- Хочу.
Зачем он это сказал? Так хорошо было бы окончить знакомство у дверей ее дома и возвратиться в веселую компанию нижнего буфета. Но чертик откуда-то из подбрюшья докричался: "Гульнем! Ты чего, брат? Бери что дают!"
- Товарищ генерал, - снова обратилась к водителю Элла, - мы передумали. Идем в гости. Назад не поедем.
- Ну и хорошо, - отозвался тот. - А то я устал что-то.
Конечно же, мужа нет. В этом можно не сомневаться. А что, если она и впрямь почитательница его газеты? Белокуров чувствовал, как его мощно куда-то несет.
И вот он уже расплачивается с водителем, и вот он уже поднимается по лестнице ее дома на четвертый этаж, мимо огромного белого кота в черных разлапистых пятнах, и тут сильно пахнет мусоропроводом. "А ведь ты трус, Белокуров! Нет, я просто верен своей жене. А она отреклась от твоей фамилии. Это еще ничего не значит. А я говорю: значит. А я говорю: нет!" разыгралась в душе у Белокурова молниеносная пьеска.
Около двери квартиры Элла несколько замешкалась с извлечением из сумочки ключей. Посмотрела глаза в глаза:
- Белокуров, а вы правда хотели бы меня оцеловать?
- Увы, хотел бы, - ответил он, - и сердце мое разбито.
- А вы можете сейчас сказать моему мужу, что мы с вами любим друг друга и что он должен оставить меня?
- Сказать это замечательному человеку, читателю моей газеты?
- Слабо?
- Нет.
Сам не зная как, он вдруг схватил ее, обнял, прижал всю к себе и приник губами к губам. Если муж есть, то на этом все и кончится. Если мужа нет, то не надо будет говорить страшные слова хорошему человеку, работающему в Коломенском.
Она не пользовалась духами и ничем не пахла, но он чувствовал сквозь жаркий поцелуй какой-то особенный аромат, исходящий из ее души. Наконец Элла оторвалась от него и звякнула ключами:
- С Богом!
"Нет, не с заглавной буквы, - подумал газетчик, - с приземленной: с богом, с языческим богом".
Сердце его отчаянно колотилось, когда он входил следом за Эллой, уже точно зная, что никакого мужа нет.
- Василий! - закричала она. - Васи-и-илий! Получай!
И тут выплыло существо мужского пола с недоумевающим и несколько даже недовольным лицом.
- Здравствуйте, - попыталось оно улыбнуться.
- Получай, - повторила Элла. - Знаешь, кого я привела тебе? Твоего любимого Белокурова. Вот он. Он есть. И он у нас дома.
- Бог ты мой! - стукнул себя по лбу Василий. - Не может этого быть! Вы Борис Белокуров? Издатель "Бестии"? Борис И-и-и...
- Борис Игоревич, - подсказал Белокуров. - Можно просто Борис. Да, это я.
Веселье вновь заполняло всего его с ног до головы. Мужа Василия он готов теперь был оцеловывать за то, что он есть, а не его взбалмошную жену. Она плутовато хихикала, поглядывая то на одного, то на другого.
- Борис Игоревич, вы, кажется, хотели что-то сказать Василию Васильевичу? Что же вы не говорите? Прошу!
Белокуров набрал полную грудь воздуха, все в его голове заискрилось, и он игриво ответствовал:
- Это какое-то безумие! Вы не поверите, дорогой Василий Васильевич! Меня просто охмурили! Эта несравненной красоты женщина весь вечер соблазняла меня, вскружила мне голову, я стал ухлестывать за нею, ринулся провожать сломя голову, будучи уверен, что никакого мужа нет и в помине, а оказывается, она улавливала меня в свои сети, чтобы только привезти к вам в качестве добычи! О нравы! Я непременно пропечатаю об этом в своей газетенке.
- Мы даже целовались! - воскликнула Элла с вызовом.
- Я рад... я очень рад... - бормотал Василий, расплываясь в гостеприимной улыбке. - С таким человеком я разрешаю тебе целоваться сколько угодно. Ладушка, только ты, пожалуйста, давай теперь молнией на кухню. Там даже бутылка водки у нас есть. И все, что в холодильнике... Вы поститесь?
- Вообще-то сейчас нет, - ответил Белокуров, все еще ошарашенный такими поворотами судьбы.
- Тогда именно все, что есть в холодильнике, и постное, и не постное все неси. Такого гостя!.. Ну и жена у меня! Проходите, Борис, садитесь вот сюда, в кресло, оно у нас единственное и специа... и нарочно для вас.
- Слыхали, Белокуров? Слыхали? - доносился с кухни, расположенной неподалеку, голос Эллы. - Это он после ваших статей в "Бестии" старается не употреблять иностранных словечек, следит за своей речью. Чуть было не сказал "специально", да поправился. Ох, Вася, умереть с тобой можно!
- Лада! Занимайся кухней! - грозно отвечал негрозный Василий, усаживая гостя к столу в старое кожаное кресло.
- Вот! - поднял свой указательный палец Белокуров. - А мне она представилась Эллой. Кругом обман. На деле же оказалась Ладой.
Он между делом осматривался. В комнате, по-видимому единственной, бросалось в глаза изобилие книг и нехватка мебели. В углу, огражденная от остального пространства комнаты шкафом, стояла полуторная супружеская кровать, застеленная зелеными тиграми. Над кроватью висела большая фотография царской семьи, охраняемая слева и справа акварельными портретами, в которых нетрудно было узнать Иоанна Кронштадтского и Серафима Саровского. Иные портреты, в основном карточки, прислонившиеся к книжным корешкам в шкафах и полках, являли собой Скобелева, Ермолова, всех трех Александров, Вагнера, Чайковского, Кутузова, Суворова, Жукова, Достоевского, Николая и Льва Гумилевых, Лосева. Нет, здесь Белокурова не должны были убить. Он расслабился и готов был еще чего-нибудь выпить, да покрепче. И потом покурить. Василий пояснял:
- Это только я называю ее Ладой. А все зовут Эллой. На самом деле она у нас - Эллада.
- Во как! - крякнул Белокуров весело, глядя на то, как на стол приземляется игручая бутылка "Смирновской новой". Рука, поставившая бутылку и теперь расставляющая тарелки с закусками, была та самая, которую он сжимал в машине, тонкая, красивая, но теперь изящество этой руки не имело того особенного значения, как когда он прикладывал прохладные пальцы с длинными ногтями к своим губам. Теперь можно было просто любоваться этими пальцами, без сердечного стука.
- Да, я Эллада, - звучал милый голос, - но не древняя. Мой отец специалист по греческой культуре, ученик, между прочим, Алексея Федоровича и Азы Алибековны.
- Кстати, на них уже начался наезд прогрессивной мировой общественности, - заметил Белокуров. - В одной демократической газете пропечатано, что ноги русского фашизма растут из туловища лосевских книг. То ли еще будет в двадцать первом веке, господа! Вот такие карточки и картинки, как у вас, держать в доме будет воспрещено. Зачем нужны Вагнер и Чайковский, если есть универсальный Шнитке?
