разными неприличными словами.
В кабинете стояло разрубленное сабельными ударами фортепиано, а на полу валялись белые клавиши, разбитая арфа висела на кольце, пустые рамы картин затянуты были трудолюбивым пауком.
В библиотеке все шкафы были пусты, только несколько растрепанных книг валялось в беспорядке, и вырванные листы белели по углам.
Не уважили даже церкви, не пощадили святыни. А между тем люди, так зверски обращавшиеся с чужим добром, не были варварами, они пришли с образованного Запада, война сделала их дикарями. Солдат многое себе позволяет. Завтрашний день не принадлежит ему.
Церковный крест был рассечен на две части и пробит пулями, из алтаря были сделаны ясли.
В саду лучшие деревья были вывернуты, мосты срублены, беседки уничтожены, и кое-где из кустов выглядывали обломки каменных статуй: то голова без носа, то рука без пальцев. Садки покрыты были плесенью.
Во флигеле, почти заново отделанном, занимал две комнатки пан Мржозовский, возвратившийся к своей должности, как только все успокоилось и затихло, и оставивший в Луцке жену и детей.
Но он мог спокойно отдыхать, потому что некому и нечего было работать и не за чем было смотреть. Крестьяне, хотя и возвратились, но должны были опять уйти на заработки, потому что дома нечего было есть, нечего сеять, нечем пахать и неоткуда было взять ни хаты, ни косы, ни зерна, те, которые имели лошадь или вола, должны были продать их, чтобы чем-нибудь кормиться. Обязанности пана Мржозовского ограничивались вздохами, взглядами, расспросами, курением трубки и прогулками по деревне. Озимые поля остались незасеянными, да и ярового тоже некому и нечем было засеять.
Аккуратно, всякий день, Мржозовский, закурив коротенькую трубку, отправлялся в барский замок.
Войдя в сени, он останавливался, смотрел, пожимал плечами, качал головой и, подвигаясь вперед, все рассматривал, над всем задумывался. Обойдя со вниманием весь замок, возвращался он в свои комнатки, садился на сундук и грелся у очага.
Ежедневные размышления управляющего продолжались иногда до позднего вечера.
После обеда, приготовленного бывшей некогда господской кухаркой, Мржозовский ходил по деревне, гулял по незасеянным полям, толковал с крестьянами, наделял их советами, ходил к арендатору Лейбе, содержавшему уже постоялый двор на большой дороге и, выпив стаканчик водки, возвращался домой. В праздничные дни он ездил к жене в Луцк, но на другой день рано был уже при своей должности.
Постоянно задавал себе пан Мржозовский один вопрос: как это злодеи ничего не пощадили и что скажет граф, когда приедет? Он писал графу, но не получил ответа и предполагал, что письмо его не дошло.
Однажды утром, когда он уже окончил осмотр пустого замка и собирался уйти к себе, до него долетели звуки почтовой трубы, хлопанье бича и стук экипажа. По нему пробежала дрожь.
"Боже мой! Кто это едет?" — подумал он.
Труба звучала все громче.
— Да кто же это? — воскликнул Мржозовский и побежал как угорелый.
И точно, по щебню катилась громадная желтая дорожная карета, запряженная шестью лошадьми, за нею коляска, а за коляской бричка.
— Ведь это граф! С чего начать? — вскричал, с отчаянием ломая руки, управляющий.
Карета подъезжала уже к крыльцу.
Из окна кареты высунулась седая голова графа с румяным лицом, отвисшими щеками и серыми заспанными глазами.
Граф взглянул и вскрикнул.
Мржозовский стоял с жалкой миной, как вкопанный, держа шапку под мышкою.
— Что же это такое? — воскликнул граф.
Графиня высунулась, посмотрела, закрыла лицо руками и болезненно вскрикнула.
— Что же это? Развалины! — сказал владелец.
— Как все бывает после войны, — прошептал, кланяясь, управитель.
— Но такой ужас только у нас, нигде я ничего подобного не видал!
— По большой дороге, ясновельможный граф, всюду так.
— И так все?..
— Разорено, — сказал Мржозовский.
— А деревня?
— Как и все.
— А люди?
— Половины их нет.
— А поля?
— Не засеяны.
— Но ведь это развалины, страшные развалины!
— Развалины, ясновельможный пан.
— Какое несчастье!
— Подлинно несчастье! — повторил со вздохом Мржозовский.
— Что же ваша милость тут делала?
— А что же я мог делать против армии?
— Как что? Просить, хлопотать у генералов, у старших, жаловаться, наконец.
— Один немецкий генерал, напившись пьяным, приказал было меня повесить в большой зале, насилу офицеры отняли. Жену и детей я должен был скрыть в городе, а сам не без опасности оберегал или наблюдал за имуществом ясновельможного пана.
— Что же вы сберегли?
— Как что? Все, что видит ясновельможный граф.
— А хозяйство?
— Не имею чем пахать, что пахать и что сеять.
— И в самом деле, ничего не посеяно?
— Не посеяно, ясновельможный пан, но Лейба обещает.
— Но что же нам делать? — сказала графиня. — Дом в развалинах, пустой, людей нет, здесь нельзя жить.
Граф потер себе лоб. Мржозовский стоял молча.
— Где, ваша милость, живете? — спросил граф.
— В двух комнатках, во флигеле.
— Ехать к флигелю!
Экипажи двинулись к флигелям. Тут граф, графиня, маленькая дочь их Мизя, нянюшки и слуги — все вышли. Разрушение произвело на всех сильное впечатление: все шептались вполголоса, оглядывались со страхом, а некоторые побежали опять в замок.
Ясновельможные граф и графиня пошли тоже взглянуть на барский дом.
Сурово и грустно прошел граф по комнатам. Жена его плакала, повиснув на его плече, ежеминутно останавливалась и ломала себе руки при виде своей любимой мебели — совершенно изломанной, своих комнат — обезображенных. Люди, следовавшие за господами, молча показывали друг другу то пули, то части обломков, то куски разорванных тканей. Мржозовский шел сзади, потупив голову.
Из дома граф направил шаги свои к балкону, ведущему в сад. Тут Мржозовский как будто чего-то испугался.
По сломанным ступенькам сошли они на луг, потом повернули направо по аллее. Управитель следовал за ними, люди тоже, Мржозовский только кряхтел неспокойно и вертелся во все стороны.
Пройдя темную аллею, приблизились к каменной лавке, устроенной под старым дубом. Граф взглянул на управителя.
— Людей с лопатами! — сказал он отрывисто.
Управитель провел рукою по лбу.
— Ясновельможный пан, незачем, — пробормотал он, заикаясь.
— Что? Как? Почему ваша милость знает, для чего я их требую?
— Сундука нет.
— Как нет! — воскликнул граф. — А почему вы знаете, что он тут был?
— Когда сюда явились австрийцы, — сказал, смешавшись, Мржозовский, — сейчас же стали искать денег, ломали стены, вынимали полы и, не найдя ничего, отправились копать в сад и нашли.
— Нашли? — повторило несколько голосов.
— Нашли, поделились и увезли с собой.
С необыкновенным хладнокровием обернулся граф к плачущей жене, шепнул ей что-то и пошел назад. Мржозовский побагровел и неспокойным шагом последовал за ними.
Люди побежали, чтобы удостовериться на месте в краже графского сундука. Точно, неподалеку от лавки, была заметна вырытая когда-то
