там в Каннах или Венеции наполучали. В общем, так или иначе, в ту субботу мы поехали в Тепостлан, и там-то, да, там все и началось. Если бы я отказалась от приглашения, если бы Клаудио настоял, чтобы мы вместо Тепостлана поехали, как обычно, на ужин к его родителям, сейчас я по-прежнему жила бы счастливой, упорядоченной, предсказуемой жизнью, а часики не тикали бы, отсчитывая время до катастрофы.
Клаудио соблазнился солнечным днем и обещанием Эктора включить ему по телевизору футбол, плей-офф Лиги чемпионов. Да и дети обожали бывать у Эктора, играть с обитателями домашнего зверинца, который Эктор и его партнер Педро устроили у себя в поместье: одиннадцать обезьян-ревунов, два енота, три игривых приставучих лабрадора, четыре кошки, а еще шесть лошадей — на них детям позволялось кататься по холму Тепостеко. «Поехали, поехали!» — в восторге кричали все мои трое. Они и вправду всегда отлично проводили там время. И я уверена, что Клаудио тоже, хоть и воротил нос. Все это якобы отвращение к моим друзьям наверняка было наигранным, потому что некоторых он знал с детства.
Приехали мы рано. Эктор и Педро только что проснулись и вышли нас встречать лохматые и несвежие. «Извините, засиделись вчера. Да вы заходите, Лучита вам что-нибудь сварганит, пока мы в душ. Чилакилес будете? На столе апельсиновый сок, только выжали. Вон в той комнате можете переодеться. В общем, устраивайтесь». Не успели Эктор с Педро удалиться в ванную, Клаудио отпустил свою типичную шуточку. «У них, у паршивцев, до сих пор вазелином из задницы несет», — сказал он и хохотнул. Он всегда так говорил про геев: «Вазелином из жопы несет». Это выраженьице они с одноклассниками придумали, глядя на манерных падре, которые вели уроки у них в школе. Неисправимые падре действительно совратили не одного школьника, а у Клаудио развилась легкая гомофобия. Не то чтобы он был воинствующим противником геев. Надо делать скидку на то, что в понятие «пидор» он вкладывал собственный опыт католической школы. Там один учитель начальных классов приводил семи- или восьмилетних мальчиков к себе в каморку и говорил сладким голосом: «Яд греха вошел в меня и медленно убивает. Сам папа римский, зная о моих злоключениях, разрешил, чтобы невинный рот высосал из меня яд и обезвредил его своей чистотой».
Эктор имел славу enfant terrible мексиканского кинематографа и всячески старался эту славу поддерживать. С прессой держался отвратительно, нарочито откровенно, высокомерно. Коллег судил свысока, большинство считал посредственными пустышками. В его фильмах действовали монструозные извращенцы, отличавшиеся неуемным сексуальным аппетитом. На экране мелькали карлики, насилующие толстух, сцены мастурбации первым планом, разукрашенные целлюлитом зады, варикозные вены, огромные члены. По меткому выражению Клаудио, фильмы Эктора проливались на зрителей гноем и мочой. Критики и фестивальные жюри его боготворили. «Монд» назвала его «гениальным создателем могучих образов». «Шпигель» описывал его творчество так: «Вот что получилось бы, если бы Данте и Босх решили вместе снимать кино». Эктор наслаждался, когда его освистывали зрители, когда они сбегали из зала, сдерживая рвоту, и поносили его. Он с радостью играл роль режиссера, который «клеймил буржуазию и воздавал ей по заслугам». В действительности буржуа был он сам. Унаследовав состояние, добытое бесчеловечной эксплуатацией сотен шахтеров-угольщиков, он ни разу не задался вопросом, сколько горя и нищеты породили его предприятия. После смерти родителей он не продал бизнес, а стал управлять советом директоров. Его фильмы снимались на деньги безымянных, черных от угля людей с легкими, испорченными многолетним вдыханием вредной пыли в шахтах. «Black lungs matter» [1], — бросил ему на пресс-конференции один журналист, провокационно перефразировав знаменитое «Black Lives Matter». Эктор мгновенно велел вытолкать его из зала и перевел стрелки: «Очередной злопыхатель, проплаченный моими врагами. Наверняка его послал…» — и, не задумываясь, выдал имя какого-то коллеги или критика, невзлюбившего его работы.
Несмотря на нахальную манеру держаться на публике и репутацию отщепенца, в обычной жизни Эктор был милым, приятным человеком и верным другом, всегда готовым помочь. Не сказав Клаудио ни слова, он велел своему финансовому директору вложить крупную сумму в фонд, которым Клаудио управлял. Просто по доброте и ради меня, из любви ко мне, в честь нашей многолетней дружбы. И надо сказать, наша экономическая ситуация ощутимо улучшилась. Восемьдесят миллионов долларов — это не шутки. А в руках Клаудио, опытного финансиста, капитал быстро начал давать постоянную прибыль. Эктор взял с меня обещание никогда не говорить Клаудио, кто сделал такой щедрый жест. А тот, дурак, знай только поливал Эктора грязью, не ведая, что за свое недавнее обогащение должен благодарить «голубого киношника».
Педро также происходил из хорошей семьи, занимавшейся недвижимостью. Конечно, его состояние было гораздо меньше, чем у Эктора, но и больше, чем у 99 % смертных. Тепостланское ранчо, как он любил его называть, принадлежало его бабушке и дедушке. Двадцать гектаров необработанной земли, на которой выстроили дом по проекту, разумеется, лауреата Притц-керовской премии. Отделкой занималось Ten Rainbows, знаменитое нью-йоркское бюро дизайна интерьеров. Двенадцать работников содержали поместье в порядке. «Даже участочку своему маникюр делают», — шутил Клаус.
Эктор и Педро занимались меценатством. Их поддержку получали музеи, галереи, школы искусств, оркестры и библиотеки. Мою танцевальную труппу они тоже спонсировали. Я старалась, чтобы бухгалтерия у меня была полностью белой, но их пожертвования давали свободу для маневра, и нас не связывали такие бюджетные ограничения, как в других труппах. Я могла арендовать под наши выступления лучшие театры, приглашать с мастер-классами всемирно известных танцовщиков, брать самых квалифицированных людей на постоянные контракты.
Благотворительным фондом занимался Педро. Он был щедрым меценатом, что не мешало ему получать от фонда немалый доход. Иногда галеристы дарили моим друзьям картины какого-нибудь начинающего художника, который пришелся им по вкусу, и через пару лет эти картины взлетали в цене в двадцать — тридцать раз. Когда спонсируемый оркестр отправлялся на гастроли за границу, они получали часть гонорара. Ну и конечно, большая часть пожертвований освобождалась от налогов.
Мужу я изменила один-единственный раз в жизни. И что интересно, как раз с Педро. Он тогда тоже признался мне, что никогда раньше не наставлял Эктору рога. Мы были, так сказать, малоопытными изменниками. Началось все с глупых шуток. «Ты единственная женщина, с которой я согласился бы переспать», — заявил он как-то в кругу друзей. Комплимент встретили дружным хохотом. Даже Клаудио понравилось: «На мою старушку даже у собак встает». С того дня у нас завязалась игра
