о ногу. Отвлекаюсь на нее и вижу черную, что сидит посреди кухни и неотрывно смотрит на меня. Сколько времени она уже так сидит?
— Не бойся, она со всеми так, — замечает мое потрясение Алина. Кошка переводит вполне осмысленный взгляд на нее и обратно. Неуверенно ёрзаю на стуле. Тело почему-то начинает чесаться в разных местах. Кажется, будто по мне бегают блохи. Но Алина вроде говорила, что ее кошки обработанные.
— У тебя все такие?
— С голодным взглядом? Нет, эта самая прожорливая, — смеется.
Я уже ощущаю себя обедом. Ком словно застревает в горле. Решаю круассанов больше не есть, да и не хочется. Лучше допью чай и уйду поскорее, догонюсь кофе с чизкейком. Благо головная боль прошла, а разговор помог справиться с воспоминаниями.
Чешу лоб, запястья и колено. Вроде легчает. Я выдыхаю, рассматривая чайный осадок в кружке.
— Кошки, они такие, — расслаблено продолжает Алина. — Можно их не любить, не принимать, не замечать. Главное, не трогать, не обижать. Согласен?
Эту-то точно, думаю я. Такая сама кого хочешь обидит. Взгляд невольно возвращается к ней, неподвижной, как статуя, сидящей на полу и глядящей мне прямо в глаза. Жутко. Но не смотреть на нее еще страшнее. Ожидаешь подвоха, нападения.
— Обижать кого-то бы то ни было не следует, — мельком смотрю на Алину. — Кроме, пожалуй, комаров. И глистов. Прости, не к столу.
Она снова смеется на мою чепуху. Ко мне подлетает мошка, отгоняю ее, и она продолжает настырно жужжать где-то сбоку. Чай заканчивается.
— Они не из плоти и крови, не как мы. Хотя тоже заслуживают жить. Раз уж появились на свет, — философски замечает Алина.
Я вдруг понимаю, как ей на самом деле скучно и одиноко, раз она пригласила меня на завтрак, да еще и так рано, словно подкараулила. А может решила соблазнить, недаром же надела такой короткий халатик, едва прикрывающий белье. Квартира у нее двухкомнатная, дочка у себя в наушниках и интернете, никто не помешает, разве что кошки. Может Алина и в чае развела афродизиак какой? А если у меня от него и началась временная чесотка? Принюхиваюсь к остаткам в кружке, прислушиваюсь к ощущениям. Нет, никакого желания. Только уйти. Кошка все еще смотрит, над ухом жужжат мухи Теперь их почему-то несколько.
— Я раньше был ужасным мальчишкой, — признаюсь я. — Мог пнуть дворовую собаку или унести птенца из гнезда. Один раз… — вовремя понимаю, что говорю лишнее. Не стоит кошатнице слушать такое. Все равно, что матери новорожденного рассказывать о маньяке, препарирующих живых младенцев.
— Что?
— Нет, ничего, — протираю глаза. Во рту становится сухо, несмотря на допитый чай. — Так, ерунда всякая в голову лезет.
— Ерунда? — заинтересованно вскидывает брови.
— Из прошлого, — поднимаю на нее взгляд и вставляю не к месту, не про загубленную кошку, как собирался. — Как меня отец порол. Напивался и порол. Почти каждый день, представляешь? Я из дома сбежал уже пятнадцать лет как, а он до сих пор снится в разных обличиях, — качаю головой. Кошка сидит и даже не моргает. Отгоняю мух. — Ладно, забудь. Нехорошо тебя грузить, еще и с утра пораньше.
— Кого из нас не пороли, скажи пожалуйста, — всплескивает руками.
Она права. Издержки советского воспитания на каждом оставили след. Кого ремнем обрабатывали, кого на горох коленями ставили…
— Наших родителей пороли их родители, те — нас, мы тоже находили на ком оторваться, верно? Если не на детях, то на животных. Закон джунглей.
Мне не нравится ее голос. Внезапная перемена ей не к лицу. Не стоило затрагивать эту тему, хорошо еще про кошку не сказал. И чего только вспомнил о ней, так внезапно? Отгоняю мух, но они продолжают жужжать уже с обеих сторон, щекочут нервы. Проклятая мелодия, которой я был так раз забить себе голову еще недавно, въелась с корнями и играет по кругу. Вкупе с этим взглядом снизу, меня будто выворачивает. Хочется крикнуть — замолчите все!
— Еще чаю? — ее голос смягчается. Нужно запомнить — никогда не говорить о жестокости к братьям нашим меньшим при ней.
— Спасибо, но я, пожалуй, пойду.
Кивает понимающе, облизывает губы. Не получилось мужика соблазнить, ты уж прости, Алин, что-то не в духе я. Да и ты тоже.
Во дворе по-зимнему холодно и серо. Горблюсь и дрожу, понимая, что оделся слишком легко. Сегодня передавали солнце, оно даже вылезло с утра, но, видимо, пока я пил чай, решило отлучиться с небосвода. Иду мимо мусорок. Скорее бы в кофейню, в ближайшую за углом. Чувствую запах гнили, морщусь, поворачиваю голову. И холодею вмиг. Двое пасутся около урн, один облизывает рыбную кость, над которой летают мухи. От ужаса застываю на месте.
Нет! Это невозможно!
Бомжи замечают меня и ухмыляются. Оборванные, грязные. Близнецы. С лицом того, кто не уходит из памяти уже много лет. С его лицом.
Срываюсь с места, ускоряя шаг. С надеждой заглядываю в окна, но они пустуют тусклыми глазницами. Словно здесь никто не живёт. Впереди дворник. Гребёт снег лопатой.
— Можете помочь? Там…
Поднимает голову, и я снова вижу своего отца. От страха отпрыгиваю. Что происходит? Как такое возможно?! В голове только одна мысль — бежать без оглядки, бежать в полицию или другой город, хоть куда! Сердце бешено колотится. Пробегаю мимо дворника по неочищенной тропе. А он бросает лопату и идет следом, присоединяясь к близнецам, у одного из которых в руках протухший рыбий скелет.
Бегу, но ноги подгибаются, точно не мои, точно их заглатывает лед. Закричать и проснуться! Да, закричать, и я тут же проснусь! Хватаюсь за голову и кричу, что есть сил.
И не слышу своего крика. У меня больше нет голоса…
* * *
— Олеся, ты все подготовила? — Алина встала из-за стола и подошла к телу, которое частично покоилось на стуле, частично на обеденном столе, как вечно невыспавшийся студент на заднем ряду лекционного зала. Максим дрожал и издавал невнятные звуки.
— Гостевую? — прозвучал приглушенный голос дочери.
— Нет, милая, кладовую, — Алина провела пальцем по шее соседа, игнорируя бешеный пульс. — Сон нашего гостя обещает быть долгим.
