и чихуа. Хотя чихуа по мнению Манечки, тоже были далеко не красавцы. Но на фоне этих, они становились просто неотразимыми.
— Тянет тебя на уродцев, — тетя Маня поджимала губы, имея в виду и собак, и мужиков, на которых Польке катастрофически не везло.
— Ой, тетя Маня, — отмахивалась Полька, показывая, что тетя Маня отстала от жизни и моды.
И вот у грифонов появился первый помет.
— Я так волновалась, так волновалась, — Полька, захлебывалась, рассказывала о своих уродцах. — У Изольды Генриховны первый помет! Вы же понимаете, как это волнительно! А еще, оказалось, что она сразу влетела на восемь щенков! Это притом, что она такая малютка!
— Поленька, давай ближе к делу, — вздохнул Петр Семенович, понимая, что футбол накрылся медным тазом. Потому, что Полька, если начала рассказывать о своих малютках, это не переслушаешь до судного дня.
— В общем, — вмешалась Анька, — у ее Изи родилась уродка. Восьмая, последыш, и самая мелкая. Что-то не так у нее с прикусом, из-за чего слегка вываливается язык. Грифоны и так не красавцы, а с таким прикусом и вовсе страшилище.
— Анька! — осерчала Полька за своих милашек.
— Понятно, — подытожил Петр Семенович. — И в чем дело?
— А в том, что она, — Анька сердито ткнула пальцев в Польку, словно Петр Семенович не догадается, о ком речь, — она поняла, что с мордой у восьмой, что-то не так, только сейчас.
— Не с восьмой, а с Барбарой, — не удержалась Полька.
— Хоть с Маргаритой, мне пофиг, — в тон ответила Анька. — И понятное дело, что такое счастье никому не сдалось. И Поля только сейчас задумалась, что с этим делать. Ветеринар ей посоветовал усыпить, потому что ни продать щенка, ни тем более на разведение, такое счастье, оставлять нельзя.
— Я позвонила посоветоваться с тобой, что делать! — рассердилась Полька на подругу.
— Ты не послала этого садюгу-ветеринара! А рассказывала мне и ждала моего одобрения! Значит, ты такая же!
— Девочки, — сказал Петр Семенович, — спокойно. Пойдемте, посмотрим вашу милашку.
— Ой, она такая милая, — вскочила Полька, — даже с таким прикусом.
В комнате, где жило семейство Изольды Генриховны, было весело. Щенки уже активно ползали, мать переживала и пыталась их собрать в одно место. Они разбегались, смешно гавкали, падали и пытались нападать друг на друга.
— Вот, — Полька без раздумий выцепила самого маленького щенка и сунула его в руки Петру Семеновичу.
Щенок был крошечный, черный, с забавно торчащими во все стороны пучками жесткой шерсти.
— Да, не красавица, — улыбнулся Перт Семенович. — Но милая, как все дети. Пойдешь ко мне жить?
— Папа, зачем тебе это чудище? — удивилась дочь.
— Ты только что нападала на подругу, что она садистка, не знаешь, что делать! Я решил спасти щенка от страшной участи и взять себе.
— Мама тебя домой не пустит, — убежденно сказала Анька. — Тем более, у вас кот умер месяц назад. Кота, может, ты бы и уговорил ее взять, но это…
— Пустит, — сказал Петр Семенович.
* * *
— Вон из квартиры! — закричала жена Петра Семеновича, когда увидела, с кем он пришел. — Вон! Петя, даже не вздумай! Я с тобой разведусь!
Но она не развелась и щенка не выбросила.
— Сам будешь этой страхалюдиной заниматься. Ко мне пусть даже не подходит.
Страхалюдина выросла в Роничку для Петра Семеновича и в «уйди противная» для его жены. Она не могла пережить смерть своего любимого кота и не могла простить мужу, что он не страдает, так как она. Да еще и притащил эту собаку.
Роничка не обращала внимания на скверный характер Манечки и обожала ее точно так же, как и Петра Семеновича. Ходила за ней хвостиком, пыталась пристроиться на колени, когда Манечка смотрела телевизор, и совершенно не обижалась, когда та ее спихивала.
— Да что это такое! — разозлилась Манечка, когда они вернулись домой из магазина и опять не нашли свои тапки в коридоре. — Да сколько можно! Я ей запретила утаскивать их!
Роничка внимательно слушала, что кричала разгневанная Мария Ивановна и радостно виляла хвостом.
— Пошли, погуляем, пока наша хозяйка гневается, — улыбнулся Петр Семенович.
Уже во дворе он смотрел, как Роня гоняет птичек, и спрашивал ее:
— Вот скажи мне, Роня, зачем ты утаскиваешь наши тапки? Я ни за что не поверю, что ты это делаешь на вред. Ты же самая добрая собака на свете!
Утаскивание тапок началось почти с первого месяца жизни Рони в квартире. Сначала это было смешно смотреть, как тапки, оставленные без присмотра, эта крошка пытается утащить к себе на подстилку. А когда хозяева уходили и оставляли Рони одну, она утаскивала тапки Петра Семеныча или к креслу, где он любил читать газету, или затаскивала на диван, где он любил лежать, смотря телевизор. Это особенно злило Марию Ивановну. Она была чистюлей и такое поведение собаки считала варварством и специальной подлостью по отношению к ней и ее чистоте. А тапки Марии Ивановны Роня аккуратно ставила у ее кресла. И потом спала поочередно то на одних, то на других, дожидаясь хозяев.
Пока Роня беззаботно гоняла птичек, а Петр Семенович рассуждал про себя. Почему же его Манечка так не любит Роню. Это очень расстраивало его. Он стоял, задумавшись, у подъезда. В это время во двор тихо въехала машина, водитель подождал, что Петр Семенович уступит дорогу и пропустит его. Но он стоял и не обращал на машину внимания. Водитель нетерпеливо нажал на сигнал. А Петр Семенович дернулся от неожиданности и упал. Роня подбежала и беспомощно прыгала вокруг него, жалобно гавкая и скуля. Водитель, не ожидая такой реакции, испугался и выскочил из машины.
— Господи, что с вами? — он попытался поднять Петра Семеновича. — Из какой вы квартиры?
Роня, увидев, что незнакомый мужчина что-то пытается сделать с ее обожаемым хозяином, взъярилась и вцепилась ему в ногу. Мужчина закричал. А Мария Ивановна выглянула в окно, узнать, что так блажит эта несчастная собака и почему Петр Семенович не запретит ей это. Увидев из окна, что муж лежит на асфальте, а Роня нападает на мужчину, который пытается его
