Клуб масок. Взросление Ское - Елена Эдуардовна Бодрова

4

Дождь утих и сейчас давал о себе знать лишь редкими мелкими каплями, от которых по поверхности пруда шла рябь. Плавал черный лебедь. Людей вокруг не было совсем. Ское сидел на скамейке в парке Горького, промокший насквозь. Рядом с его ботинком опустился влажный желтый лист, и Ское почему-то сделалось грустно от этого.

Солнце тоже упало и теперь лежало на холме. Гладь пруда отражала его красный, словно обгоревший, бок.

– Солнце обгорело на солнце, – невесело улыбнулся Ское. Он поднялся со скамейки, чтобы пойти в гости к своему преподавателю по режиссуре. Идти не хотелось – Ское не знал, о чем говорить, ведь все уже сказано: его отправили снимать фильм. Он не знал, о чем будет фильм, но явно не о том, что написано на смятой вконец бумажке. Слишком мало событий в этом коротком рассказе, слишком непонятно, слишком неконкретно, недоговорено, много подтекста, много воздуха между словами… Или пустоты.

Ское промок до нитки и так и не высох, потому что просидел два часа на мокрой скамейке рядом с упавшим осенним листом, будто тому требовалась дружеская поддержка.

«Когда уйду из гостей, после меня на полу останется грустная лужица», – с улыбкой подумал Ское. Достал из кармана бумажный тугой комок и бросил в ближайшую урну.

5

Когда поднялся на четвертый этаж, заметил пролетом выше две темные фигуры. Лампочка там не горела. Одна фигура – женская – дернулась ему навстречу, но тут же затормозила, словно опомнившись.

– О! – коротко воскликнула вторая фигура – мужская.

Ское остановился у двери без номера и повернулся к фигурам в ожидании, что они спустятся.

– Привет, студент!

– Еще раз здравствуйте, Петр Андреевич, – кивнул Ское своему преподавателю по режиссуре.

– Соскучился уже? – тот хитро улыбался. – Я же тебя отпустил.

Ское переступил с ноги на ногу, оставив мокрые следы на бетонном полу. Тогда вторая фигура взволнованно вышла из тени и сказала:

– Это я его позвала. Вам ведь нужно поговорить о фильме!

– Эх, Карина, Карина, – еще хитрее улыбнулся Петр Андреевич дочери и сказал, обращаясь к Ское: – Не мнись, студент, заходи. Обсудим твой фильм.

Прихожая была обклеена клеенчатыми обоями в цветочек. Обои выцвели, слегка пожелтели, но почему-то помещение от этого казалось уютным, а не обветшалым.

– Курили опять? – в прихожей показалась сердитая женщина в фартуке поверх длинного халата. Петр Андреевич усмехнулся так, чтобы женщина не видела. Карина сделала невозмутимое лицо, скинула ботинки и метнулась в комнату, коротко бросив по пути:

– Привет, мам.

– Конечно, нет, – запоздало ответил Петр Андреевич и поглядел на жену наивными, казалось, голубыми глазами, хотя на самом деле они были зеленые. – Вот, студента нам привел. Хороший, качественный студент. Но мокрый. Будет чай пить и обсыхать.

Лицо женщины разгладилось, перестало быть сердитым, она несколько раз кивнула, проговорила:

– Заходите, молодой человек. Давно вас не было у нас.

Она улыбнулась Ское и пошла в кухню ставить чайник.

6

– Проходи, студент, – Петр Андреевич повел рукой в сторону кухни.

– Папа, у него имя есть, – буркнула Карина.

– Знаю, дочь. И еще фамилия.

– Ты неисправим, – по-взрослому вздохнула девушка.

– Исправлять меня собралась. Марш отсюда! – строго прикрикнул Петр Андреевич, но никто из присутствующих не поверил в его строгость. В глазах, как всегда, плясали веселые искорки.

Ское и Петр Андреевич вошли в кухню и уселись на табуретки у маленького стола, покрытого клеенчатой цветастой скатертью. На этой кухоньке в четыре квадратных метра Петр Андреевич не раз устраивал кинопосиделки, как это называли студенты. После просмотра очередного фильма, предусмотренного учебной программой, Петр Андреевич тащил всю группу к себе домой. Жена его молча, без вопросов – уже привыкла – разливала чай по разнокалиберным чашкам и уходила в свою комнату, прикрыв за собой дверь. А студенты во главе с Петром Андреевичем долго, часто до самой ночи, с жаром обсуждали просмотренный фильм. Петр Андреевич считал, что такие дискуссии стимулируют творческое мышление, а сладкий чай закрепляет эффект.

Ское любил такие посиделки, но обычно молчал. Слушал других. Сейчас, сидя напротив Петра Андреевича, он вновь молчал по привычке. Или ему нечего было сказать. Слова не шли, и Ское смотрел на покачивающийся старый пластиковый абажур, нацепленный на одинокую лампу на потолке. Ему нравилось, что желтый искусственный свет лампы от этого тоже слегка покачивается.

– Твое любимое небо выплеснуло на тебя все свои эмоции? – посмеиваясь, спросил Петр Андреевич. Ское перестал смотреть на абажур.

– Вроде того.

– Переодеться хочешь? Ты, конечно, выше меня, но…

– Спасибо, я побуду так. Люблю дождь.

– И небо.

– И его.

– Тогда чаю?

Не дожидаясь ответа Ское, Петр Андреевич налил в две кружки кипятка, а затем заварки.

– Жена со мной не согласна, но, по-моему, так вкуснее – когда заварка идет последней. Это как в фильме хорошая финалочка… Кстати, что насчет фильма? Карина сказала, ты хочешь поговорить.

– На самом деле говорить пока не о чем.

– У тебя ведь были наработки. Ты показывал мне в прошлом семестре. Помнишь? Парень с цветами, перебегающий улицу. Неплохой задел на мелодраму.

– Я выбросил.

– Почему?

– В мусорном баке лучше смотрится. Мелодраматично скомканная бумажка.

– Да ты эстет.

Петр Андреевич взял из вазочки два пряника, один протянул Ское. Тот мотнул головой.

– С сюжетом не затягивай.

– Я бы хотел не затягивать, но пока получается только затягивать.

– Поэтому я тебя и отпустил. Зачем вообще сюда притащился, да еще и в такую погоду? Намочил нам полы, – грубовато спросил Петр Андреевич, но тут же улыбнулся. – Шучу. Мы всегда тебе рады, особенно Карина.

– Папа! – донесся вскрик из коридора.

– А ты не подслушивай, – усмехнулся Петр Андреевич и продолжил немного строже: – Карина, или зайди в кухню, или шуруй в комнату.

Послышался вздох и удаляющиеся шаги.

– А насчет фильма, студент… Я не буду оригиналом, если скажу: ищи то, что тебе поможет. Знаешь же, как это бывает. Забуксовал в трясине – ищи что-нибудь, что вытянет тебя оттуда, – Петр Андреевич вдруг повысил тон, словно рассердился: – Запряги, в конце концов, единорога в свою телегу! Мне ли учить тебя – налетающего на столбы из-за того, что слишком засмотрелся на небо.

– Я не налетаю на столбы.

– Это метафора, студент. Столбы повседневности, я имел в виду.

– Буду знать.

– Что