IV
* * *
В трактир пеньковские рабочие вошли как «свои люди» и без стеснения начали располагаться на средней половине.
– Туда бы! – мотнули головами присяжные на серую половину.
– К чему? Мы не люди, что ли? А вам себя и подавно нечего унижать – нам стыд.
– Вы, фабричные, храбры.
– Мы себя знаем.
По случаю праздника в трактире много было народу, и наших присяжных не скоро заметили. Им это было по душе, только Недоуздок и Бычков то и дело заглядывали на чистую половину, где заметили Гарькина и шабринских, сидевших среди «господ». Это из ряда вон выходящее обстоятельство очень их интересовало.
– Наши бородачки-то… вишь ты! – показал Бычков на шабринских.
– Это все Гарькин их мутит, – заметил Лука Трофимыч. – Кабы не он, разве бы они полезли?
– И вам бы так нужно. Вы наши судьи, – сказали рабочие. – Лезть незачем, а прятаться по углам тоже не к чему.
– Способнее, – объявил Еремей Горшок.
Подали чай. Земляки повели беседу. Теперь уже рабочие отбирали вести во всех подробностях; пеньковцы обстоятельно им докладывали; выступили на сцену Матрены, Дарьи, Авдотьи, дядья Ферапонты и Наумы, тетки, отцы и матери крестные, пока не перебрана была почти половина деревни. Может быть, от родни дело перешло бы к начальству: старостам, писарям, но вполне «обстоятельному» разговору помешали какой-то приказный и мещанин, усевшиеся за соседним столом с полуштофом водки. Мещанин, должно быть, давно признал в пеньковцах присяжных; он несколько раз негодующе что-то ворчал и порывался встать с места, приходя в сильную ажитацию от разговора, который ведут присяжные.
– С-судьи!.. Ха! – взывал мещанин, с горькою иронией подмигивая приказному.
– Я тебе не раз говорил, – утешал приказный. – Одры! Я с ними принял муку, как старшиной был; благородного судили, чиновника! Пойми: титулярный советник. Ты можешь понять?..
– Да нет… Я вас спрошу, можете ли вы, – вдруг вскакивая и не обращая внимания на приказного, налетает мещанин на пеньковцев, искоса презрительным взглядом окидывая чашки, – можете вы понять, ежели… «адва-акат», «эксперты», «предупреждений совести»… теперича опять «юрист»?
Мужики сердито молчат и, стараясь не смотреть на мещанина, усиленно хлебают с блюдечек чай.
– Калачиков бы, хозяин! – спрашивает один из рабочих.
– «Калачиков бы»! – передразнивает мещанин. – С-судьи!..
– Софрон! Оставь! Плюнь! – говорит приказный.
Мещанин отходит, раздражительно подбирает полы чуйки и садится перед приказным.
– Выпей, – говорит ему приказный, – а потом, если ты хочешь, чтобы я с тобой водку пил, слушай меня. Первое дело – обвинение в мошенничестве. Я говорю: примите вы в резон, что он титулярный, – за что ему чин дан? Кто дал? Вы, говорю, подумайте, умные головы, кто это ему такой чин дал? Разве даром дают чины? Притом же он это сделал при своей бедности; потому он не может, чтоб у титулярного советника дочь полы мыла, а на фортепианах первая игральщица! При его превосходительстве, в личном присутствии, в дворянском собрании на благородных концертах играла. Так вы, умные головы, из деревень-то повылезши, эти дела перекрестившись обсуждайте, поопасливее… А они что?
– Что? – переспрашивает мещанин, снова начиная волноваться.
– Одры! Вот что!.. Два часа битых… из сил выбился… пот прошиб… Бился, бился – ничего не поделаешь… Ну, думаю, пускай! Так – так-так… Согласен, говорю, я с вами… Взял и подмахнул этот самый вердикт… Вышел, читаю: «Нет, не виновен»… А они подумали, подумали да как бухнут: «Мы, – говорят, – так несогласны были…» Всех и вернули опять, нового старшину выбрали… Н-да, вот они какие!.. Ты вон послушай, что они говорят: Матрешки да Дуньки – это они знают хорошо… Это им по губе… А ведь у нас здесь «цивилизация». Понимаешь, Софроша?
Но мещанин опять не вытерпливает.
– Вы откуда будете? – грозно спрашивает он пеньковцев, наморщивая брови.
– Мы-то?.. Мы из-под Горок.
– Горские! Так и есть, слава известная!.. Не вы ли двух крестьян с козой при царе Горохе судили?
Некоторые из гостей начинают прислушиваться.
– Нет, крестьян не судили.
– Не судили? Кто же их судил? Вы судьи-то!
– Кажись, тебе, слободская кость, лучше знать про козу-то, – сказали рабочие.
– Чего?
– Лучше тебе про козу-то знать. Коза – мещанину сноха. Кого хочешь спроси!
В публике хохот.
– Калашники! – ругается сконфуженный мещанин.
– Ну-ну!..– вступились рабочие. – Али нас не узнал?.. Мы ведь, брат, не деревенские…
– А слышали, братцы, что приказный про господ-то рассказывал? – сказал Еремей Горшок.
– Слышали, а что?
– То-то, мол… Это он верно. Мы вот тоже опасаемся. Слышь, придется скоро барчука судить, двуженца.
– Так что ж?
– То-то опасно. Бог их знает: ихняя душа нам потемки. Проштрафиться недолго.
– Это так, – подтвердили фабричные. – Вот мы вспомнили: было здесь такое дело, было. Рассказывали тогда по городу: из-за этого самого один присяжный мужичок в бега ушел.
– В бега? – переспросили присяжные.
– Совсем убег… Поискали, поискали – так и бросили.
– Что ж это с ним?
– А так: веры в себя решился… Очень уж мужичок-то был смирный да богу крепкий.
– О господи! – вздохнул Еремей Горшок. – Вот какие дела. Да бывает временем таково тяжело, что точно себя решишься.
В это время пеньковцев заметили с «чистой половины».
– А!.. Еще присяжные!.. Нужно представить! Нельзя! – кричал «градский представитель», имевший особенную страсть к представительству и всякого рода представлениям, толстенький, коротенький человек с розовыми, раздувшимися щеками, среди которых пропадал маленький нос пуговкой; он был в коротком узком пиджачке, который словно впивался в его рыхлое тело. – Нельзя! – кричал он. – Петя!.. Саша!.. Господа присяжные, вот рекомендую: местные адвокаты… Кандидаты прав, – рекомендовал он пеньковцам, показывая на двух братцев-адвокатов, в бархатных визитках, пивших у буфета на брудершафт, – вот-с они, петушки… Защитники наших интересов… Вот-с каких жеребцов вырастили… Все на городском фураже-с воспитывали! Еще по тридцати лет нет, а уж животики округляют… Ха-ха! Вот они какие нынче, нашито ученые, не чета прежним, что сухопарыми цаплями ходили! А что касательно пушку, так вон, посмотрите-ка, какие вяточки у ворот стоят! Послужи нам – мы наградим!
Градский представитель пришел в совершенный восторг и до того увлекся, что начал что-то сообщать на ухо подвернувшемуся Недоуздку, хитро подмигивая на братцев-адвокатов.
– Так и споил, не глядя, что брат? – спрашивал Недоуздок.
– И споил! – восторгался представитель. – А дело было совсем труба. Как он его это накатил коньячищем (сам-то он крепок, Саша-то, ну, а Петя послабже будет), уснул тот, а Саша в суд, да к нотариусу, да пока тот спал, он все имение (князя какого-то) и заложил в тридцать тысяч… Ха-ха! А последний срок был! Проснулся Петя: «Ну, – говорит, – пора бежать в суд, как бы не опоздать запрещение наложить на княжеское имение, а то мои доверители-кредиторы ничего не получат». – «Не торопись, – говорит, – Петя, я заложил уж!» – «Когда?» – «А вот, пока ты спал». – «И не совестно тебе брата спаивать? Ведь я тебе поверил…» – «Это тебе наука: вперед будь умнее…» Вот это так действо. И опять – как родные.
– Ну, и что ж они, эти ваши-то братья, только по денежным делам али и всех защищают?
– Они всех. Кого хочешь. Да, признаться вам сказать, кабы не они, так с нынешними судами – беда! Прежде знал, с кем дело имел, а нынче где судью-то искать будешь? Деньгами нынче не возьмешь. Вот ваш брат норовит все с обуха пришибить… Примерно купца вам засудить ничего не стоит. Вы в резон коммерции не принимаете. Тут одна надежда – на них. Напустят они этого туману мужикам в глаза…
– Нынче этому туману-то, почтенный, не очень даются. Спервоначала, может, и было, а теперь таких дураков мало, – заметил один из фабричных.
– Конечно, что… Мужицкие суды…
– Каких же бы вам, почтенные, судов нужно было, коль нонешние нехороши?
– Завсегдательских! Вот то суды!
– Хороши?
– Первый сорт! Примерно выбрали от сословий года на два, на три кого, ежели постепеннее, и спокойны… И знаешь, что тот уж настоящий судья, к нему и обращаешься, ему и почет такой. Да и сам уж он в этом направлении себя держит, а то – нынче лапти продает, завтра судит, а послезавтра свиней пасет…
– Обидно купцу стало крестьянское величанье, – заметил тот же фабричный.
– А подумаешь, нет? – накинулся на него представитель. – Нам, горожанству, одна полоса назначена, вам – другая. Так ты того и держись, и не суйся. Я еще говорить-то буду с тобой подумавши. Вот что! А то смешали всех… Земство! А сколько теперь город наш на мужиков зря денег переплатил? Одно это только неудовольствие… Мужики сдуру что сделают, а тут на всех мораль. Доблестное дворянство али степенное купечество вашим величаньем умаляйся! Величанье! Нет, ты сначала заслужи! Мы за медали-то наши, может, сколько капиталов ввалили, а при чем они теперь? Храмов божьих настроили, градских богаделен, богоугодных зданий, украшений города – чье все?.. Все забыли… Мы, говорят, тоже мосты мостим! Ха-ха!..
