Совет гетто выяснил, что Шогер не получил никаких инструкций о проведении детской акции, он ее сам придумал, и поэтому к коменданту гетто послали Авраама Липмана. Времени было в обрез. Завтра утром всех детей до десяти лет приказано собрать у ворот гетто, откуда их увезут. Куда - все знали.
"Коли я взопрел, то каково ж ему, старому хрену?" - думал конвоир, поспевая за Липманом.
- Не беги, не беги, успеется, - проворчал он. - Думаешь, Шогер больно жалует незваных гостей? Га! Смотри, как бы тебя оттуда вперед ногами не вынесли. Га!
А про себя добавил: "Чудной народ, бестолковый. Сам на смерть бежит. Га!"
- А что, как я сейчас возьму и шлепну тебя? - сказал конвоир, поправляя сползавшую винтовку. - Вам запрещается ходить по улицам после шести вечера.
Авраам Липман по-прежнему делал вид, что не слышит, но потом обернулся и сказал чуть осипшим, задыхающимся голосом:
- Я не могу тебе ответить, потому что нам запрещено разговаривать с неевреями на улице.
- Га! Старый черт, - ругнулся конвоир и вытер пот рукавом зеленого кителя.
Они шли вдвоем, часто спотыкаясь. Лимпан все спешил и спешил, а конвоир старался не отставать и плелся за ним то быстрей, то медленней, время от времени ругаясь.
Возможно, был конец славного осеннего дня, возможно, где-то душисто пахли цветы, быстро текла река, собирая вечернюю мглу па своей спине, но все это было далеко, а тут, здесь, по мостовой семенил Авраам Липман, плелся по тротуару полицай, и перед ними за высоким забором красовался дом Шогера - небольшая двухэтажная вилла со свежевыкрашенными стенами и черепичной крышей.
У калитки Липман остановился перевести дух. Наконец-то и конвоир смог отдышаться.
Они позвонили, но никто не отозвался. Толкнули калитку и пошли, теперь уже не спеша, по выложенной цементными плитками дорожке, обсаженной прямоугольной живой изгородью.
Дверь открыл часовой.
- Меня прислал юденрат, - сказал Липман.
Часовой ушел, потом вернулся и показал комнату, где, по-видимому, находился Шогер. Липман был здесь однажды, он знал эту комнату и, не раздумывая, уверенно шагнул к высокой двустворчатой двери с блестящей бронзовой ручкой.
Полицай остался в коридоре, предпочитая не соваться Шогеру на глаза, а Липман вошел и притворил за собой тяжелую дверь.
Высокая просторная комната была обставлена мебелью орехового дерева.
Мебель Шогеру делали лучшие мастера гетто.
"За что мы поднесли ему эту мебель? - напряженно думал Липман. - Мы много дарили ему, но мебель..."
Он поморщил лоб и наконец вспомнил.
"За Эстонию... Да, да, за Эстонию. Он хотел отправить часть работоспособных мужчин в какой-то эстонский лагерь. Мы поднесли ему ореховый гарнитур, и он никого не тронул. Да, за Эстонию..."
Вдоль стены с тремя высокими окнами стоял длинный стол, инкрустированный светлыми и темными клетками. Десять шахматных досок. Светлая клеточка из бука, темная - красного дерева, светлая - из бука, темная - красного дерева.
"Этот стол мы подарили ему позже, - вспомнил Липман. - Да, позже, когда он решил уменьшить рацион. Он хотел срезать чуть ли не половину, а урезал не так уж много".
За столом сидели пятеро офицеров при штабе Розенберга. Нагнувшись, они напряженно вглядывались в расставленные перед ними фигуры. Шогер расхаживал по другую сторону стола, переходил от одного офицера к другому и, улыбаясь, переставлял фигуры. Он давал сеанс одновременной игры на пяти досках.
Когда дверь открылась и снова закрылась, Шогер повернул голову.
Он смотрел не на Липмана, а на его старый, замусоленный
картуз.
Липман мгновение поколебался, но картуза не снял.
Первый раз, когда Липман не снял шапку, Шогер приказал дать ему десять плетей. Плеть - кожаный кнут со стальной проволокой внутри.
- Таков наш обычай, - ответил Липман. - Я не могу иначе.
Когда Липман не обнажил голову во второй раз, Шогер велел всыпать пятнадцать горячих. Той же плетью.
- Таков наш... обычай, - ответил Липман. - Не могу иначе. В третий раз Шогер назначил двадцать и сам отсчитывал удары.
Когда Липман поднялся со скамьи, он ответил Шогеру:
- Такой... у нас... обычай... Иначе не могу.
Тогда Шогер отсчитал еще пять плетей, хмыкнул и ушел.
Да, теперь он снова смотрел на картуз Липмана. Липман на миг поколебался, но картуза не снял, и Шогер ничего не сказал.
Шогер переставил фигуры, словно это были не шахматы, а детские игрушки. Он с улыбкой шагал от партнера к партнеру, делал ходы, почти не думая, и тем не менее его противники сдавались один за другим.
Шогер поблагодарил офицеров, они щелкнули каблуками и вышли,
Тогда он сел на стол, на одну из шахматных досок, первую или десятую, на маленькие квадратики, светлые - из бука, темные - красного дерева, и посмотрел на Липмана.
- Можешь подойти ближе, - сказал он. Липман подошел.
- Вот ведь сукины дети, - продолжал Шогер. - Ни один не выиграл.
- Ни один, - повторил за ним Липман.
- Ты видел, как я их разделал? Видел, как они сдавались? Майн готт! А ведь один мог даже выиграть, тот, что сидел посередине. Ты его знаешь?
- Нет, не знаю.
- Он мог выиграть, но надо было жертвовать королеву, а он струсил. Ха-ха-ха!... Ты знаешь, что я тебе скажу, Липман? Тот, кто хочет играть в шахматы, должен иметь еврейскую голову.
Он захохотал еще громче.
- У меня, как видно, еврейская голова. А, Липман? Как ты думаешь?
Липман молча отвел глаза.
Шогер посмотрел на старый, поношенный картуз, козырек которого не закрывал сбежавшихся возле глаз морщинок, и сказал:
- Я знал, что вы явитесь сегодня. Ты пришел сам или тебя прислал юденрат?
- Меня прислал юденрат.
- Господин комендант! - прикрикнул Шогер.
- ...господин комендант.
- Чего же ты хочешь от меня?
- Я хочу просить вас, чтобы не увозили детей, господин комендант.
- Мы отвезем их неподалеку, в детский дом, - ответил Шогер. - Там им будет лучше. Там они будут сыты, одеты, так что вы можете не беспокоиться.
- Совет хочет, чтобы дети остались в гетто. Совет просит вас не увозить детей, пусть живут с родителями, господин комендант. Шогер молчал, и Липман добавил:
- Люди верят, что вы оставите нам детей, господин комендант. И мы для вас что-нибудь сделаем...
- Что вы сделаете? - перебил Шогер. - Что еще вы можете сделать? У меня есть все, мне ничего не надо.
- Мы сделаем...
- Липман... Ты уж лучше помалкивай, не проси. Я все равно увезу детей. Ты знаешь, о чем я думаю? Я сейчас думаю совсем о другом. Я знал, что вы явитесь сегодня, но не думал, что пришлют тебя. Я рассчитывал, что ко мне пожалует Мирский. Очень люблю смешить его, этого вашего Мирского. Борода у него совсем седая, лишь там и сям черные клочья. Стоит выдернуть несколько черных волосков, и он начинает смеяться прямо в глаза, этот Мирский.
Липман молчал.
- Так почему же они прислали тебя? Ведь у тебя нет ни малых детей, ни внуков. Я не понимаю, почему пришел ты, Липман. Липман молчал.
- Почему ты пришел? Ведь у тебя нет маленьких детей, скажи?
Тогда Авраам Липман сказал:
- Все дети - наши, и мои тоже. У меня много детей.
- Господин...
- Да, господин комендант...
- Все равно, ты напрасно просишь.
- Мы вам...
- Постой, постой. Знаешь сказку о золотой рыбке? Так вот, если бы я поймал сейчас золотую рыбку, я не знал бы, чего у нее просить. Разве что сыграть со мной в шахматы. Ха-ха-ха...
- Я вас очень прошу, господин комендант. Не увозите детей. Это последние наши дети, господин комендант.
Шогер стоял, прислонясь к столу и скрестив ноги, его руки были сложены на груди, лицо застыло.
И тогда Липман снял картуз.
Он медленно содрал его с головы и мял в руках. Он низко нагнул голову и проговорил:
- Господин комендант, оставьте нам последних детей.
- Ладно. - Шогер улыбнулся. - Я готов согласиться, Липман. Но я не рыбак, а ты не золотая рыбка. Дети, дети, дети!.. Я соглашусь, если твой Исак сыграет на них со мной. Мы будем играть всего одну партию. И если...
Липман вздрогнул, но не отвел глаза.
- Давай договоримся так, Липман. Слушай внимательно. Как следует слушай. Если он выиграет - дети останутся в гетто, но я убью твоего сына. Сам. Если проиграет, то он останется в живых, но я завтра же велю увезти детей. Ты понял?
- Я понял, но Исаак... Он теперь у меня единственный... - Я тут ни при чем, Липман, - сказал Шогер. - Разве я виноват, что сегодня ко мне явился ты, а не этот шут Мирский? И чего тебе расстраиваться, Липман? Исак может проиграть, и все останется по-прежнему, как есть. Я тебя не принуждаю, ты волен не согласиться, можешь подумать. Я ведь не приказываю тебе, я только ставлю свои условия.
Липман думал.
- И как ты родил такого сына, Абрам, а? Он мог бы вырасти большим шахматистом, мог бы потягаться с самим Капабланкой, знаешь... Ну?.. Ты решил, Липман?
Липман решал.
Он все еще смотрел на Шогера, на застывшее его лицо, а потом надел картуз.
