Аттракционов в парке меньше, чем было в год его открытия. Куда, кстати, девалась "чертова комната"? То есть не чертова (черта нет, администрация парка это учла сразу, - раз бога нет, то и черта нет), а "таинственная комната"?
Комната была не ахти какая, она не являлась пределом человеческой изобретательности. Но все же оттуда несся смех и бодрый визг посетителей. Она всем нравилась. А ее уничтожили.
Почему же уничтожили эту чертову, то есть, извините, таинственную комнату?
Воображению рисуются страшные подробности.
Надо полагать, что смущение, внесенное этим аттракционом в сердца работников отдыхательного дела, было велико.
- Что это за комната такая? Стены вертятся, люди смеются, черт знает что! Абсолютно бесхребетный, беспринципный аттракцион. Надо этой комнате дать смысловую нагрузку.
Дали.
Как у нас дается смысловая нагрузка? Повесили на стены плакаты - и все. Но тут выяснилось новое обстоятельство. Смысловая нагрузка не доходит. А не доходит потому, что стены все-таки вертятся и нельзя прочесть плакаты.
- Надо, товарищи, остановить стены. Ничего не поделаешь.
- Но тогда не будет аттракциона!
- Почему же не будет? Будет чудный, вполне советский аттракцион. Человеко-гуляющий платит десять копеек и получает право просидеть в комнате пять минут, читая плакаты и расширяя таким образом свой кругозор.
- Но ведь тут не будет ничего таинственного и вообще завлекательного!
- И не надо ничего таинственного. И аттракцион надо назвать не вульгарно - вроде "комнаты чудес", а по-простому, по-нашему - "комната э 1". Очень заманчивое название. Увидите, как будет хорошо. Сразу исчезнет этот дурацкий, ничем не нагруженный смех.
Было это так или несколько иначе - не важно. Главное было достигнуто. Таинственная комната исчезла, а вместе с ней исчезло и процентов сорок того смеха, который слышался в парке.
Парковая администрация отыгрывается на всевозможных надписях, таблицах, диаграммах, призывах и аншлагах. Но вызывают большое сомнение эти картонные и фанерные методы работы. Особенно когда натыкаешься на огромную стеклянную заповедь, утвержденную в центре парка:
ПРЕВРАТИМ ПАРК В КУЗНИЦУ ВЫПОЛНЕНИЯ РЕШЕНИЙ
СЪЕЗДА ПРОФСОЮЗОВ
Превратим парк в кузницу!
Что может быть печальней такой перспективы! Как это нелучезарно! Какое надо иметь превратное понятие об отдыхе, чтобы воображать его себе в виде кузницы. Хотя бы даже кузницы выполнения решений.
Иной из работников отдыхательного дела взовьется на дыбы.
- Вот вы кто такие! Вы против выполнения решений!
Нет, мы за выполнение решений. Мы только против превращения парка в кузницу канцелярских лозунгов и принадлежностей. И самым лучшим делом было бы не только призывать к выполнению решений, а выполнять эти решения. Превратить парк в место настоящего пролетарского отдыха, а не в городское четырехклассное училище для детей недостаточных мороженщиков, на которое парк очень сейчас походит.
Естественно, что все живое устремляется на реку, каковую еще не успели перегородить картонной плотиной с надписью:
ПРЕВРАТИИ РЕКУ В НЕЗЫБЛЕМУЮ ГРАНИТНУЮ
ЦИТАДЕЛЬ ЗДОРОВОГО ОТДЫХА
Между тем, невзирая на усилия отдыхательных идеологов, в парке сквозь "левый" культзагиб слышится радостный смех. Но парк тут ни при чем.
Посетители смеются сами по себе. Они молоды. Им семнадцать лет. Молодость всегда смеется. Однако если не остановить борьбы за "превращение парка в кузницу", если не прекратить отчаянной свалки по поводу методов "борьбы за здоровое гулянье", то вскоре перестанут смеяться даже они семнадцатилетние.
Вот о чем необходимо столковаться зимой, чтобы опять не увидеть этого будущим летом.
1932
Веселящаяся единица. - Впервые опубликован в газете "Правда", 1932, э 312, 12 ноября.
Печатается по тексту Собрания сочинений в четырех томах, т. III, "Советский писатель", М. 1939. В этом издании и в сборнике "Как создавался Робинзон", "Советский писатель", М. 1935, фельетон ошибочно датируется 1933 годом.
РАВНОДУШИЕ
В том, что здесь будет рассказано, главное - это случай, происшедший на рассвете.
Дело вот в чем.
Молодые люди полюбили друг друга, поженились, говоря высокопарно сочетались браком. Надо заметить, что свадьбы - вообще нередкое явление в нашей стране. Сплошь и рядом наблюдается, что люди вступают в брак, и дружеский обмен мнений, а равно звон стопочек на свадьбах затягиваются далеко за полночь.
В изящной литературе эти факты почему-то замалчиваются. Будущий исследователь, может быть, никогда и не узнает, как объяснялись в любви в 1932 году. Было ли это как при царском режиме ("шепот, робкое дыханье, трели соловья") или как-нибудь иначе, без соловья и вообще без участия пернатых. Нет о любви сведений ни в суперпроблемных романах, написанных, как видно, специально для потомства, ибо современники читать их не могут, ни в эстрадных номерах, сочиненных по бригадно-лабораторному методу ГОМЭЦа.
Разговор о любви возвращает нас к случаю на рассвете.
В семье художника ожидали ребенка. Роды начались немного раньше, чем предсказывали акушеры. Это бывает почти всегда. Начались они в самое неудобное время - в конце ночи. Это тоже бывает всегда. Все шло стремительно. Родовые схватки возникали через каждые десять минут. Жену надо было немедленно везти в родильный дом. Первая мысль была о такси.
А телефона в квартире не было. Свою биографию художник мог бы начать фразой, полной глубокого содержания: "Я родился в 1901 году. Телефона у меня до сих пор нет". Эта спартанская краткость дает возможность пропустить длительные описания того, как художник подавал заявления в абонементное бюро, подговаривал знакомых, интриговал и ничего не добился.
Итак, на рассвете он ворвался в чужую квартиру и припал к телефонной трубке. Он много читал о ночных такси, которые являются по первому зову желающего, а номер гаража - 42-21 - художник знал на память уже три месяца. Он был предусмотрителен. Он учел все.
Но из гаража мягко ответили, что машин нет. Ночные такси свою работу уже закончили, а дневные еще не начинали.
- Но у меня жена, роды...
- С девяти часов, гражданин.
А было семь.
"Скорая помощь" на такие случаи не выезжает. Художник это знал. Он все знал. И тем не менее ему было очень плохо. Он побежал на улицу.
Натурально, никаких приборов для передвижения в этот час утра столица предоставить не могла. Трамваи еще только вытягивались из депо (к тому же трамвай никак сейчас не годился), а извозчиков просто не было. Где-то они, вероятно, толпились у вокзалов, размахивая ручищами и пугая приезжих сообщениями о цене на овес.
Художник оторопел.
И вдруг - радость сверх меры, счастье без конца - машина, и в ней два добрых шофера. Они благожелательно выслушали лепет художника и согласились отвезти его жену в родильный дом.
С великими предосторожностями роженицу свели с четвертого этажа вниз и усадили в машину. Художник очень радовался. В памяти помимо воли всплывали какие-то пошлые прописи: "Свет не без добрых людей", "Не имей сто рублей, а имей сто друзей" и, совсем уже не известно почему: "Терпенье и труд все перетрут". Машина тронулась. Теперь все должно было пойти хорошо. Но все пошло плохо.
Автомобиль пробежал десять метров и остановился. Заглох мотор.
И такое дьявольское невезение! До родильного дома всего только пять минут езды. Но было видно по шоферам, которые начинали злиться, что они потеряли власть над машиной, что она пойдет не скоро. А у жены схватки возникали уже через каждые две минуты. Ждать было бессмысленно. Художник выскочил из автомобиля и снова побежал. От Кропоткинских ворот он бежал до самого Арбата. Извозчиков он не встретил, но по Арбату машины проходили довольно часто.
Что же вам сказать, товарищи, друзья и братья? Он остановил больше пятидесяти автомобилей, но никто не согласился ему помочь. Событие это настолько мрачное и прискорбное, что не нуждается ни в подчеркивании, ни в выделении курсивом. Ни один из ехавших в тот час по Арбату не согласился уклониться в сторону на несколько минут, чтобы помочь женщине, рожающей на улице.
Сначала художник стеснялся. Он бежал рядом с машиной, объяснял на ходу свое горе, но его даже не слушали, не останавливались, хотя видели, что человек чем-то чрезвычайно взволнован.
Тогда он стал действовать решительней. Ведь уходило время. Он сошел на мостовую и загородил дорогу зеленому форду. Сидел в нем человек, довольно обыкновенный и даже не со злым лицом. Он выслушал художника и сказал:
- Не имею права. Как это я вдруг повезу частное лицо? Тратить казенный бензин на частное лицо!
Художник стал что-то бормотать о деньгах. Человек с незлым лицом рассердился и уехал.
Бежало по улице полуразвалившееся такси. Шофер попытался обогнуть бросившегося навстречу художника, но художник вскочил на подножку, и весь последовавший затем разговор велся на ходу.
