с новым комендантом. Речь шла о возможной аренде комнаты.
— К своим знакомым я не могу тебя посоветовать, — говорила она. — Это такие старушки…Ты с ними обязательно будешь спорить! Ты долго там жить не будешь. — Это было справедливое предположение.
Я же просил ее не беспокоиться. Уж лучше схожу в Спилку письмэнныкив; у них, как будто бы, что-то есть в Ирпене?.. Я мог уже надеяться, написав к тому времени один надежный рассказ о Лавре, который смог бы помочь мне пристроиться?.. Но, пообщавшись на вахте, я понял, что сам закрыл себе дорогу туда.
В этом здании шел какой-то обязательный ремонт. Меня, как автора, я так понял, не только не ждали, но к счастью даже отказались выслушать. Я не стал набиваться, тем белее, что в охране мне посоветовали уже съездить в тот же Ирпень и поискать квартиру там, в частном секторе.
Что я, в скорости, не откладывая в долгий ящик, и сделал…
Я проник в этот небольшой уютный городок без всяких протекций и знакомств, сам, по своей воле. Я снял квартиру у хозяйки, в которой мог писать сколько хотел.
Нашел я, как не странно, себе новое место жительства недалеко от Дома творчества их писателей. Нашел без труда, где завершил многое из того, что начал на Выдубичах. Ведь именно здесь я смог в два раза больше времени посвятить своему любимому делу.
Благодаря тому же Окаевичу, через некоторое время я нашел возможность познакомиться с некоторыми аспектами работы спецслужб со своими осведомителями, и чуть было сам не стал активным ее участником, чуть было не наладил на родной фирме сексотскую сеть, благо, находясь на кухне, стал невольным заложником возникшей ситуации. Один колхозник, работавший здесь сварщиком, похвастался мне, что они под носом стащили у нас аж… две трубы. Это, похоже, было на проверку, устраиваемую мне Окаевичем.
Я, несмотря на то, что отвечал только за сохранность печатей, «донес» об этом своему начальнику.
…А через два дня, этих сварщиков настигла «неожиданная проверка», и две недостающих трубы пришлось, как потом выяснилось, возвращать на родную фирму…
Окаевич «решил взять», якобы, «перепугавшегося» сельского алкаша к себе «в оперативную разработку», велел мне «наладить с ним прочную агентурную связь». Парень, вскоре, исчез из моей жизни…
А я стал начальником охраны на данном объекте.
В этот промежуток времени вместилось звонок журналиста Ш., из одной редакции, в котором была опубликована версия моего рассказа о Лавре. Они, даже, намеревались принять меня в работники. Этому помешала работа над восстановлением моего писательского архива, которой я был занят в то время. Короче, я рыл землю во всех возможных направлениях, старался быть везде востребованным…
…С выходом очередного Указа президента, Киев заполонили толпы контрреволюционеров…
В это же время, я побывал в Москве.
После недолгого перерыва здесь меня встречал уже совсем другой город, все больше выглядевшей по-домашнему, чем в те, былинные времена Советского Союза.
В Москве было уже много новизны. Она все больше хорохорилась перед всем миром, прочно подсев на газовую и нефтяную иглу. Все яснее проступало желание Москвы восстановиться за любую цену.
От очередного исторического обвала Московского улуса в 1991 году пострадала косматая туша, казалось бы, несокрушимой когда-то Российской империи, здоровый вид которой, раньше обещал многим ее аборигенам, чуть ли не мировое господство, ради которого они согласны были веками держать в черном теле не только себя, но и подвластные им народы. Москва вроде бы и не желала с этим смиряться, но ей, просто, указали ту дорогу, по которой пошло все человечество, и ей снова пришлось ложиться в прокрустово ложе современных мировых порядков, которые вроде и не она устанавливала. Она, по-прежнему, мечтала играть роль центра мировой политики, третьим Римом; однако уже не позволяла это делать закомплексованность на собственной отсталости, как и на собственных грехах. Собственная церковь, воскрешенная для этого дела, уже не справлялась с этим делом. Она б и рада в рай, да грехи перед народами не позволяли это сделать.
Оказавшись, чуть ли не на обочине всей цивилизации, Москва лихорадочно искала пути возвращения былой привлекательности. Она все больше обращала на себя внимание здоровым румянцем спящей под одеялом нефтедолларов красавицы, теперь уже насилованной жирным и старым, как этот мир, капитализмом; спешила мимо меня на хороших машинах, хорошо питалась…
…Я бродил по ней, ища необходимых редакций, в расплавленном летним зноем воздухе, сидился на скамейку возле памятника Пушкину. Бродя по Тверской и по Красной площади, заглядывал в какие-то живописные закоулки в центре столицы, подспудно напитываясь там какими-то новыми ошеломляющими впечатлениями, впитывал в память яркие краски и запахи. Я ощупывал взглядом людей, случайно оказавшихся рядом со мной; записывал в память их голоса…
Напыщенный сочными красками Кремль, после того как он перестал для многих в мире считаться «вместилищем зла», стал для меня сразу же каким-то картинно-лубочным, будто декоративным. Вся его сказочная пестрота, теперь напоминала мне страницы из многих русских народных сказок, где есть глуповатые цари, живущих в таких же теремах, которые выдавали своих прекрасных дочерей замуж за настоящих Иванушек-дурачков.
Для России персона Дурака, такая же востребованная историческая необходимость, как и тот же царь, или преступник-тять… Как-то на задний план сразу же уходит простой народ. Вспомнить хотя бы историю с Василием Блаженным и грозным царем Иваном 1V… Чудный своими завитушками собор называемым в народе в честь этого блаженного, — самый прекрасный памятник образу народного любимца! Он, оказывается, был посредником между царем и народом. Так создавались сказки… Нынешним владельцам, наверное, все же скучно сидеть теперь в этих хоромах, зная какие дела вершились здесь еще не так давно…
…Мавзолей…Спасская башня… Фотографируюсь на их фоне…
«А я иду, шагаю по Москве», и запоминаю все для этого рассказа!
Про себя отмечаю в ней большие изменения, которые мне, как украинцу, сделали этот город окончательно чуждым, хоть это всегда было так, если смотреть прямо исторической правде в глаза, но теперь эти различия прямо лезли в глаза со всех имеющихся щелей.
Мы все дальше и дальше уходим друг от друга, мой народ и она, — я, и та же Москва. Случайно попав в ее плоть, как заноза, я уже начинаю оценивать ее как бы со стороны, анализировать происходящие в ней процессы, являясь для ее духа, как бы инородным сгустком энергии. Меня уже не впечатляет амбициозный аляповидный памятник маршалу Жукову, возведенный перед Красной площадью, который вписал одну из главных страниц во второй мировой войне, но и стал на ней одним из олицетворений
