говорил?
И опять самозабвенно киваешь. Как ребенок.
– Тебе пятьсот шестьдесят пять лет, из них триста сорок девять ты был эльфом, видишь будущее, потерял бессмертие, сексом не занимаешься, с людьми не водишься. – Заканчивается воздух, и ты вдыхаешь для завершения. – Недотрога.
Мне хочется улыбаться. И в животе все предательски вращается, как в том самом аппарате для создания сладкой ваты.
– Я не вижу будущее, – поправляю.
– Как это не видишь?
Серьезно, что ли, удивляешься?
Я жду всего секунду, убеждаюсь, а потом разворачиваюсь спиной и начинаю идти. Пора обратно. Нам обоим. Еще немного, и ты проспишь все сегодняшние занятия.
– А как же твои карты? – Ускоряешься немного, срываясь с места, чтобы догнать. – Ты же меня тогда в парке просил выбрать.
– Да, – киваю, когда чувствую, что совсем рядом идешь – почти касаешься меня плечом. И вокруг меня – куполом – запах твоего одеколона. – И, если бы ты выбрал, я бы сказал, что тебя ждет размеренная жизнь с женой и двумя детьми, карьера политического обозревателя и два дома, которые ты построишь после сорока.
Я на тебя не смотрю. Стараюсь цепляться взглядом за что-нибудь впереди. Далекие вывески, редкие прохожие или мокрые камни под ногами.
– Ладно. – Периферийным зрением вижу, что ты киваешь сам себе. – Пророк из тебя так себе, беру свои слова назад.
– Как знать, – крашу голос картинной таинственностью.
– Окей, давай по порядку. – Ты вырастаешь прямо передо мной, умудряясь идти спиной назад. Пружинишь шаг, одновременно поправляя шапку, и ничего не боишься. Словно знаешь дорогу наизусть, и она ничем не может тебя удивить. – Первая ошибка в прогнозах – это жена. – Указательный палец вверх – так вносят ясность. – Жены у меня не будет, это сто процентов. Если только муж. И то, тебе сначала придется согласиться за меня выйти. – К указательному добавляется средний. – Второе: дети. Точнее, их количество. Вряд ли мы возьмем двоих. Мне кажется, это сложно. Но если ты любишь детей, тогда ладно, засчитаем этот пункт. Третье: политический обозреватель. – Большой палец дополняет остальные, а потом вся ладонь театрально к сердцу. – Упаси господь мне в эти дебри! Я хочу заняться археологией. У отца есть возможность мне с этим подсобить, я думаю воспользоваться. Насчет домов… трудно сказать. Зачем два? Типа, нам и детям? В принципе, смысл есть, так что можно засчитать. – Куда же ты без подмигиваний, да? – Но итог все равно неутешительный.
А я качаю головой. Хочу отвернуться, спрятать лицо, но не могу.
Ты все еще идешь не пойми как, совершенно неуместно бесстрашный. И, конечно, едва не впечатываешься в каменную клумбу посреди дороги, в которой летом растут цветы. Я успеваю схватить за локоть, прежде чем ты перевернешься, и машинально тяну на себя быстрым рывком. Лишь бы не упал.
А ты не падаешь, конечно.
Ты не только наглый. В тебе тьма хитрости. За этими озорными улыбками. Беспечными ходами задом наперед. И успехами, которые за ними приходят. Твоя ладонь под моим пальто… Я совсем неосознанно вдыхаю воздух и забываю выдохнуть. …Надавливает на поясницу. Это похоже на то, как резко встряхивает тело неожиданно ледяная вода из душа. И я все еще сжимаю твой локоть остатками тревоги и щекой касаюсь холодного плеча.
Надо вырваться и одернуть. Надо.
Но ты держишь откровенно крепко, а потом парализуешь – зарываешься носом мне в волосы. Вдыхаешь. А ладонь медленно вверх, по ровной тропе позвоночника. Хорошо, что не видно, как я закрываю глаза, измазанный цветными пятнами нежно-розовых искр. Хорошо, что ты не знаешь, сколько у тебя власти. Хорошо, что незаметно, как от одного твоего вдоха у меня под кожей сыпется сахар – россыпью мурашек. Как объяснить, что я все это тебе позволяю? Чоннэ.
Чоннэ?..
А ты молчишь. Ложишься щекой мне на макушку. Какой же ты упрямый. Хитрый. Неугомонный. Дотошный. Добрый. Своевольный. Смешной. Отзывчивый. Оказывается, ранимый, оказывается, нежный. Оказывается, теплый.
Что чувствуешь и почему? Чем пахнут мои волосы, и тепло ли твоей ладони. Чоннэ. Ты же мне совсем-совсем не нравишься, знаешь? Мне нравится твой друг Юнин. Он самобытен, добр, раним и не по годам мудр. Мне нравится Лиен. За отходчивость, дружескую преданность и откровенность взгляда. Мне нравится твой сосед Коди. И то, что с него спрашивают, сколько ты спал и почему не высыпаешься. Нравится, что он сам забывает спать, потому что не отлипает от манги и своего графического планшета, который ты прозвал Занозой. Мне нравится твой друг Доминик. Как он хмурит свои широкие брови и спрашивает с тебя всякий раз, если Коди забывает выпить прописанные ему седативные.
Мне нравится шутка про заклятие, наложенное на вашу комнату, где «один спать не хочет, а другой – всегда и очень-очень». Нравится Дакота. Ей дарован буйный нрав и прорывной характер. Мне нравятся мои родители. За чувство юмора, сострадание и самую кристальную доброту. Мне нравится моя сестра. Она себялюбива, раскрепощена и пытлива умом. Нравится, какие широкие у тебя плечи, когда ты лежишь на сложенных руках и размеренно дышишь во сне. Мне многое нравится. В мире, себе, людях.
Но любить ведь – это совсем не то же самое. Правда?
Правда в том, что в дверь стучатся всю жизнь. Случайно или намеренно. А я просто никому не открываю. Правда?
Правда в том, что однажды среди сотни громких звуков, музыкальных нот и голосов я услышал твои шаги. Они стучали о порог, как кулаки в дверь. Особым шифром. И я тебя узнал. А если кого-то знаешь, как же его не впустить?
– Итан. – Тихо-тихо. Звуки блуждают в белоснежных джунглях, теряясь. – Ты пахнешь, как медовый пряник.
Но я все слышу.
Я же эльф. Эльфы слышат и видят лучше людей. Больше и иначе немного. Они влюбляются, принадлежат и испытывают влечение лишь единожды и только к представителю своего вида. Правда?
Правда, я не учел, что не один могу рождаться снова. Снова и снова – это не только для эльфов-самоубийц. Это для всех, кто есть и будет. У каждого фэа всегда есть аэф. Это закон.
Люди не научены искать. Или ждать. А эльфам дана природой способность узнавать по шагам. Хорошо, что я наконец признаю. Правильно, что тебе не слышно. Ведь разницы никакой, понимаешь, Чоннэ? Даже если.
Любое «даже» – ничто в сравнении со всеми «вопреки». Даже если человек может полюбить и быть преданным кому-то одному, должно быть желание этому одному быть верным. Даже если умеешь любить, думал ли ты хоть раз, каково это – быть верным самоубийце?
Каково это – его любить? Давай
