рассказала, выставила историю напоказ – для того, наверное, чтобы лишний раз обесчестить твоего отца в глазах окружающих; другое дело, что в действиях Алисы вообще не было никакой логики, на мой взгляд.
Тот факт, что Торстен Линдберг – гей, нормальный человек определял за километр, но разве мог это понять Джек в свои четыре года? Бухгалтер не изменился ни на йоту, те же габариты, тот же аппетит. Джек и сам ел немного больше обычного – не потому, что был растроган нахлынувшими воспоминаниями (в былые времена он тут наедался, как Робин-Бобин-Барабек, правда, как он теперь понял, на самом деле играл роль в спектакле для папы), а потому, что ему нужно было набрать вес для будущей роли неудачливого сценариста, но успешной порнозвезды в фильме по «Глотателю».
После завтрака Джека едва не стошнило (с непривычки), но он сумел попросить у Линдберга показать ему иерихонскую розу. Джек думал, в мире есть прочные вещи, на которые он может опереться, и иерихонская роза – среди них, особенно та, что делала его мама.
– Какую еще розу тебе показать, Джек?
– Ну ладно, давай тогда хотя бы рыбу. У тебя на руке, если я правильно помню, японская татуировка, рыба.
– А-а, моя рыба, которая плавает в воздухе! Конечно! – воскликнул Линдберг. – Ты хочешь видеть мои татуировки, ну конечно я тебе покажу!
Они поднялись в номер Джека; в общем, он хотел посмотреть только на розу, ну и еще на работу Дока Фореста – трехмачтовый клипер с морским змеем, плывущий по груди Торстена, тот самый, что, по словам Алисы, был лучше корабля на груди покойного Чарли Сноу.
Джек, впрочем, подумал, что не должен теперь верить ни единому слову, когда-либо сказанному мамой. Слава богу, работа Дока Фореста оказалась именно такой, как Джек ее запомнил, – разве мальчишка забудет парусник, пожираемый морским чудовищем? Глаз тоже никуда не делся с задницы Линдберга – только на этот раз Джек понял, что это, конечно, откровенно гейская татуировка (ну еще бы, если глаз смотрит в щель между ягодицами!), как и пара к ней, след от поцелуя. Лучше всего, впрочем, Джек запомнил рыбу на руке (хорошая работа и без гомосексуальных намеков).
А вот иерихонскую розу Джек не увидел, мама лишь рассказывала, как работает над ней. И конечно, оказалось, что это никакая не роза. В самом деле, зачем голубому цветок со скрытым влагалищем? Роза у него на теле имелась, кто бы спорил, но вот торчащий из нее половой член никак нельзя было называть «спрятанным» – он скорее рвался из цветка наружу!
– Как-как ты назвал эту татуировку? – переспросил Торстен Линдберг.
Джек не знал, как назвать такую версию иерихонской розы, – разве только «иерихонская труба»; поэтому решил промолчать.
Джек обнаружил еще одну неточность в своих воспоминаниях. У Торстена, казалось ему, есть на теле обнаженная девушка от Татуоле – та самая, с перевернутой бровью вместо лобковых волос. Девушка в самом деле обнаружилась – только вместо брови у нее тоже был член.
– Я видел все твои фильмы, все до единого, и по многу-многу раз! – восхищенно признался Торстен Джеку. – Я не стану пересказывать, что говорят про тебя мои друзья, зачем тебя лишний раз смущать. Скажем так – они без ума от тебя в женском платье! А самый, конечно, смак – это знать, что под платьем ты мужчина!
В «Гранде» Джек каждый день просыпался под звуки корабельных сирен – гудели пароходы, курсировавшие между островами архипелага. Одним таким утром он отправился поглядеть на озеро Меларен. Льда, конечно, не было, как не было его на Кастельгравене – все-таки апрель, – но Джек легко вообразил себе, где стоял папа, наблюдая, как он катается по льду с его любовницей Агнетой Нильсон, у которой, оказывается, было больное сердце.
Салон Дока Фореста, напротив, встретил его теплой и даже знакомой атмосферой.
Джек ни разу не видел фотографий отца, он лишь знал, что женщины находят его божественно красивым; Док же впервые описал Джеку папину внешность:
– Носил длинные волосы до плеч, двигался как спортсмен, выглядел как рок-звезда, а одевался еще лучше.
Торвальд Торен первым высказал сомнение, будто Уильям попросил Дока Фореста вывести у себя на коже Пахельбеля (Алиса говорила про ноты из «Аполлоновой кифары», то ли ария кварта, то ли токката).
– Уильям, конечно, играл Пахельбеля, – сказал Торен, – но его татуировок я ни разу не видел.
Матс Линдхардт сказал про татуировки то же самое.
Конечно, папины татуировки видели татуировщики и женщины, с которыми он спал, – но ни один из органистов их не видел. Странно, подумал Джек, почему он им не показывал?
Поскольку же он теперь понимал, что едва ли не все сказанное Алисой – ложь, то приготовился к мысли, что и рассказ о нотах из Пахельбеля тоже ложь, и у Дока Фореста рассчитывал получить лишь подтверждение этому.
Док, по его словам, был рад видеть Джека. Разумеется, он тоже пересмотрел все его фильмы по нескольку раз, включая те, где Джек играет полуобнаженным. Док сказал, что все время думал, когда же Джек сделает первую татуировку; и вот теперь сын Дочурки Алисы пришел к нему за татуировкой! Какая честь для него, Дока!
Джек ответил, что пришел к нему вовсе не за этим.
Док удачно постарел, остался таким же маленьким и сильным, и даже песочного цвета волосы еще не поседели; вообще, выглядел он просто шикарно – особенно для бывшего матроса, который сделал свою первую татуировку еще в Амстердаме у Тату-Петера.
Док не сказал ни единого плохого слова об Алисе (эти старики-моряки держатся друг за друга), но папу Джека он тоже любил, даже ходил в церковь Ядвиги Элеоноры его слушать.
– А ты помнишь, какую сделал ему татуировку? Кажется, что-то из Пахельбеля, – спросил Джек.
– Нет, никаких нот, только слова, – ответил Док. – Может, это слова из песни, но точно не из гимна, ничего церковного там не было, я уверен.
– А слова помнишь?
