Братья мои, - произнес де Моле, когда, притворив слуховое окно, отошел для короткого совещания в безопасное место, - кажется, мы добились того, чего хотели. Гнев короля неминуемо падет на нас и произойдет это довольно скоро. Я предвижу, что нам предстоит в недалеком будущем принять мучительную смерть и заранее побеспокоиться о том, в каком виде орден сможет сохранить свою Власть даже тогда, когда он исчезнет навсегда для мира видимого и суетного.
Аминь, - хором ответили ему другие иерархи.
Трагедия начинала набирать обороты и приобретала уже необратимый характер.
IX
ИСПОВЕДЬ
- Вам есть в чем признаться суду? Спросил председатель у подозреваемого.
- Нет. Я ничего не совершал! - прокричал в отчаянии Эскен.
Председатель кивнул головой, и два служителя, взяв под руки перепуганного человека, отвели его в подвал, где и располагалась камера пыток.
Как попал этот слабый человек и бывший Тамплиер в руки правосудия история не знает. Ясно одно, что совесть его была не чиста и что по воле всесильной Судьбы эта эпизодическая фигура в разыгрываемой трагедии должна была произнести свои ключевые реплики. Растопыренная ладонь кукловода, где-то в далекой заоблачной выси, дернула за ниточки, широко раскрылся смешной деревянный рот, и в мир вылетели роковые слова.
Многие историки считают, что именно признания Эскена де Флойрана и послужили началом одного из самых знаменитых судебных процессов в истории человечества.
Появление в рядах некогда монолитного по своему составу ордена таких людей, как Эскен де Флойран, было обусловлено самим временем. К сожалению, Тамплиеры не могли избежать общей деморализации, которая к началу XIV века охватила все монашеские ордена; среди них неизбежно было немало людей бессовестных, искателей приключений, готовых на всякое преступление, которое сулило им какую-нибудь выгоду.
Всевозможные крестьяне: земледельцы, пастухи, свинопасы, ремесленники, домашняя прислуга - были за последнее время приняты в большом количестве в орден и, в конце концов, составляли в нем девять десятых. Правда, они отличались от рыцарей тем, что носили коричневую одежду вместо белой, но в своих сношениях с внешним миром они были настоящими членами ордена, облеченными неприкосновенностью и пользующимися всеми привилегиями.
От этого, бесспорно, страдала дворянская чистота и гордость Храмовников, что и должно было выявиться в неизбежном предательстве. Люди низкого звания, находящиеся в качестве служителей, жаловались, что их знатные братья относятся к ним с презрением и притесняют их. Часть Храмовников, носящих коричневую одежду, жаждало всеми правдами и неправдами проникнуть в разряд тех, кто имел право носить белую тунику.
Так, в статутах приводится следующий случай: один рыцарь был принят, как потомок знатного рода; но его земляки из простой зависти заявили, что он не был сыном благородного человека. Тамплиера специально вызвали из Антиохии на капитул, где была установлена истинность этого заявления. С провинившегося сняли белый плащ и надели на него коричневый. Наставник, принявший его, был в это время в Европе. Когда он вернулся в Сирию, от него потребовали отчета в этом деле. Наставник объяснил, что действовал согласно с приказаниями, полученными им от своего командора из Пуату. В виду того, что дело было именно так и что он считался хорошим рыцарем, его оправдали, а в противном случае, и он лишился бы белой одежды.
Однако не всегда подобные расследования увенчивались успехом, и толпа случайных людей буквально наводнила орден: коричневые проникали в разряд белых, а некоторые белые вели себя хуже коричневых.
Кроме того за долгую и бурную историю ордена к началу XIV века появилось много и старых его членов, изгнанных за дурное поведение. Эти люди ничего не теряли, удовлетворяя свое мщение. Появилось также много отступников, изгнание которых было вопросом времени, и которые, если их схватили, заслуживали бы тюрьмы. Наплодилось также немало и развратников, всегда готовых, по первому предложению королевских законников, дать свидетельские показания, какие угодно и о чем угодно.
Храм разрушал себя сам, расплачиваясь таким образом и за свою гордыню и за свою слишком уж активную жизнь у всех на виду. Белый плащ Тамплиеров оказался слишком запятнанным коричневой грязью.
А по пятам ордена все последние годы шел королевский легат Гийом де Ногаре. Он собирал на всякий случай показания ненадежных людишек. Однако жемчужиной его "коллекции" были признания Эскена де Флойрана. С них и начали свой рост бесчисленные тома будущих обвинений.
По законам тогдашнего судопроизводства, ни о какой презумпции невиновности и речи не могло быть. Раз Адам и Ева совершили некогда первородный грех, то печать его неизбежно ложилась на каждого, а, следовательно, любой из смертных был виновен уже с самого рождения и поэтому признавать его первоначальную невиновность, как это делали проклятые римские язычники, не имело никакого смысла.
По мнению одного из идеологов инквизиции, Парамо, первым инквизитором был Бог, а образцом инквизиторского судопроизводства можно считать осуждение Адама и Евы.
Приведем лишь небольшой отрывок из "Молота ведьм", книжицы, написанной двумя учеными монахами, Яковом Шпенгером и Генрихом Инститорисом. Упомянутые монахи в сотрудничестве с демонологами Нидером и де Лепином выработали систему правил, при помощи которых инквизиторы могли обнаруживать виновных. По мнению историков, это была одна из самых гибельных книг, которые когда либо знавала всемирная история. Она стала катехизисом инквизиции, и с тех пор смертоносные костры запылали по всей Европе. В течение двух слишним столетий на эти костры было возведено около девяти миллионов человек.
Итак, что же писали монахи Яков и Генрих по поводу презумпции невиновности:
ОБЪЯСНЕНИЕ, ПОЧЕМУ БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ НЕ СОТВОРИЛ БЕЗГРЕШНУЮ ПРИРОДУ СОЗДАНИЙ.
"Если бы было возможно одарить природу человека безгрешием, что, однако, не исключено, то Вселенная не была бы совершенной. А совершенство её заключается в том, что все возможные блага созданий даны им.
Создав человека, Бог оставил его в руке его совета и дал ему свободную волю. Ему свойственно по желанию приступить к работе и оставить её, бояться падения или не бояться. Так как иметь возможность грешить - значит иметь возможность по своему желанию отдаляться от Бога, то поэтому ни человек, ни ангел не могут приобрести по своей природе совершенство безгрешности. Бог не мог этого им дать вместе со свободой воли. Свободу воли и безгрешность по своей природе столь же трудно совместить человеку в его несовершенстве, как указать что-нибудь, что было бы и мертво, и живо в одно и то же время".
Считалось, что истязание плоти помогает освободиться душе от власти дьявола. Пытки были официально признаны в 1252 году папой Иннокентием III. Они воспринимались юристами того времени как особое искусство, не лишенное изящества и требующее знаний в области психологии и богатой интуиции у того, кто пытался добиться истины, поджаривая человека на медленном огне, или выворачивая ему суставы на дыбе. Вся процедура была рассчитана до мелочей и имела целью сломить сопротивление даже очень сильного человека, обладающего крепким здоровьем и железной волей. В идеале палачи должны были добиться признания в ереси даже у самого святого Антония, не говоря уже о простом смертном.
Так, по началу подозреваемому лишь показывали орудий пыток, детально знакомя его при этом с том или иным нехитрым устройством. Уже одно подобное знакомство вносило в душу осужденного огромное смятение.
Если первая превентивная мера не помогала, то перед подозреваемым открывалась перспектива пройти все этапы этого дьявольского представления, в котором главным действующим лицом был, конечно, сам истязаемый. Палачи почти всегда относились к нему с особым почтением, как хороший скульптор, который был обязан подготовить и полюбить тот материал, из которого ему предстояло высечь или вылепить портрет, бюст или человеческую фигуру в полный рост.
Эскен оказался настолько слаб, а вина его была столь очевидна, что он возопил о пощаде и признался во всех грехах как свершенных, так и воображаемых, лишь увидев дыбу. Отметим, что это нехитрое приспособление с воротом, прикрепленным к потолку, и веревкой не считалось гвоздем программы, которую всегда готовы были продемонстрировать в полной мере славные мастера цеха палачей.
От испуга Эскен вдруг впал в транс и с трудом уже мог различать, где кончается реальность, а где начинается то состояние священного бреда, в который, по замыслу инквизиторов, и должен был впасть каждый, кто в той или иной мере, в зависимости от силы духа, имел случай познакомиться с их бессмертным искусством.
В этот бред испытуемый чаще всего впадал уже в тот момент, когда он оставался наедине с собой в камере. Часы, проведенные после пытки или после обычного предварительного устрашения, считались, может быть, самыми важными. Непосредственно ни боли, ни страха уже не было, но их неизгладимый след начинал производить в душе самую важную работу. Священный страх перед болью или физическое ощущение таковой в подобные часы словно давал душе особую возможность увидеть происшедшее в ином, неземном, мистическом свете.
